Гу Хуа - В долине лотосов

– Что? Реабилитировать их? – заорал он в трубку, брызжа слюной. – Я этого не могу ни понять, ни принять! У вас там какие-то перемены происходят, а мы отдувайся!

– Чертова баба! – ворчал Ван Цюшэ. – Совсем за человека меня не считает. Скоро у нас, местных, в селе уже и силы не останется!

Он привык, чтобы подчиненные звали его «старостой Ваном», и не знал, что за глаза они называют его «Осенней змеей». Людям ведь рот не заткнешь, лучше уж их не слушать. Да и эта Ли Госян хороша: хоть и позвонила ему заранее, поприветствовала, но, когда Ван получил из укома обещанные материалы о Цинь Шутяне и Ху Юйинь, он снова пришел в ярость. Запершись в своем кабинете, он так стучал кулаком по столу, что даже стакан разбил.

В действительности же Ван Цюшэ напрасно винил Ли Госян: указания центрального комитета о реабилитации невинно пострадавших во время многочисленных политических кампаний следовали одно за другим, и никаким проходимцам, тем более мелким, было не под силу противостоять им.

А Ли Госян, напротив, хорошо понимала состояние Ван Цюшэ. Все-таки они были связаны одной веревочкой, да и старой «любовью». За эти годы Ван Цюшэ тоже мог жениться на ком-нибудь, но не решался – можно сказать, пожертвовал собой. Уже одно что трогало Ли Госян, заставляло задумываться. Поэтому через несколько дней после первого разговора она снова позвонила Ван Цюшэ и была очень приветлива. О чем конкретно шла беседа, не знали даже телефонисты, потому что она шла по «вертушке», то есть по специальному каналу связи, а другим людям и подавно нельзя было узнать. Известно только, что после этого разговора Ван Цюшэ весь в холодном поту плюхнулся в свое плетеное кресло. Теперь он уже не запирался в кабинете, не стучал по столу и не бил стаканов, а лишь тихо ругался:

– Чертова баба! Больно интересно реабилитировать этих ублюдков, у которых на лбу черное клеймо стоит! Выходит, они снова могут подкладывать мне кучи и вываливать в навозе? Тебе хорошо, ты скоро переезжаешь и провинцию, а меня здесь бросаешь, чтобы я этих подонков обелял! Да, Ли Госян, ты оправдываешь свое имя – «Аромат страны», – всегда норовишь сладко пахнуть! Конечно, «из тридцати шести замыслов самый лучший – смыться»… Уезжай, уезжай, все равно гусь фазанихе не Друг, а бык тигрице не любовник!

По правде говоря, тайная связь Ван Цюшэ с Ли Госян была выгодна им обоим. Разумеется, не обошлось и без некоторых потерь, но выгод все-таки больше. Собственно, что он потерял? Раньше шлепал босыми ногами по грязи, а теперь – староста села. Все это благодаря поддержке Ли Госян и Ян Миньгао, которые его выдвигали. Одно время Ян Миньгао считал его полным ничтожеством, к тому же подлым и неблагодарным, и непременно погубил бы. Достаточно вспомнить Ли Маньгэна, который в 1956 году не послушался Яна и в результате всю жизнь проходил в соломенных сандалиях и плаще из травы. А что в сравнении с ним Ван Цюшэ? Даже по моральным качествам он не стоил и пальца Ли Маньгэна. Но в период «критики Линь Бяо и Конфуция» произошло событие, в корне изменившее взгляд Ян Миньгао на Ван Цюшэ.

Дело в том, что вся семья Яна, и особенно он сам, зимой и весной любила лакомиться подмороженными ростками молодого бамбука. Зажаренные тонкими ломтиками, нежные, хрупкие, они были диво как хороши с постной говядиной, тушеной уткой или курицей, ароматическими грибами или грибами «древесные ушки». Они просто таяли во рту и в то же время были обыкновенными дарами гор – не то что «ласточкины гнезда», «серебряные ушки» [41], трепанги или медвежьи лапы. Неужели глава целого уезда за два сезона не мог съесть сто или двести фунтов этого вполне доступного лакомства? К сожалению, в тот год ростки бамбука из-за каких-то причин почти все высохли и стали цениться наравне с акульими плавниками. Однажды вечером Ли Госян в промежутке между ласкамиподсказала Ван Цюшэ, какой у него есть шанс проявить свою преданность и выдвинуться. Следующий день был базарным, и Ван, с молчаливого согласия своей начальницы и подруги, тут же решил объявить бой спекулянтам и прочей буржуазии. Под предлогом охраны общественного порядка он направил ополченцев ко входам на рынок, велев проверять всех строжайшим образом. А это было как раз перед праздником весны – китайским Новым годом, когда члены горных коммун везли на базар плоды своего труда, чтобы хоть немного заработать. Кто шал, что у каждого входа их будут обыскивать ополченцы с желтыми нарукавными повязками и изымать не что-нибудь, а только ростки бамбука? Почему именно их, горцы не понимали, лишь недоуменно переглядывались. Тут же пошли всякие слухи: один передавал десяти, десять – сотне, каждый приукрашивал, и в конце концов договорились до того, что в горах обнаружена реакционная организация под названием «Партия ростков бамбука». Свои тайные документы она прячет под кожуру бамбуковых ростков и таким способом осуществляет контрреволюционные связи. Поэтому-то на сегодняшнем базаре и была раскинута частая сеть, которая помогла поймать немало реакционных главарей и их пособников… После такого рассказа торговцы, лишившиеся ростков бамбука, тут же забыли о своих экономических потерях и жалели лишь о том, что у них нет крыльев, чтобы улететь с этого проклятого места. Вернувшись домой, они забились по углам и старались не выходить за порог.