Лев Кассиль: Агитмедведьособого отряда

Как-то раз во время своих летних странствий я остановился в одном из приволжских городов. Был воскресный день. Мне надоело слоняться у пристаней, и от нечего делать я пошёл в зоологический сад.

Сад был плохонький. Несколько волков бегали за проржавевшими решётками. Рядом на меня уставились пять острых лисьих морд. Были тут ещё понурый бизон, несколько журавлей, дикобраз.

Но больше всего народу стояло в крайней аллее, где за частоколом и небольшим рвом сидел под открытым небом большой бурый медведь. Он был дряхл, заметно лысел, и свалявшаяся на брюхе шерсть торчала клочьями, как пакля из дивана. Глаза у Мишки были тусклые, безразличные. Он снисходительно оглядывал собравшихся перед ним людей. Мамаши осторожно держались позади, опасливо прихватив ребят за штаны и платьица. Но любопытная детвора так и лезла вперёд. Мишка поглядывал на неё и время от времени вставал и начинал часто кланяться. Но делал, он это, по-видимому, без всякого для себя удовольствия, а просто так, из приличия, по обязанности. Стоят, дескать, чудаки, смотрят… Ладно, распотешу их немножко. Всё-таки ведь деньги платили за вход. И Мишка кланялся. Накланявшись, он некоторое время внимательно разглядывал огромную когтистую лапу свою, гладил себя по уху, а потом, вдруг замерев, принимался, казалось, слушать объяснения экскурсовода.

— Бурый медведь, — говорил экскурсовод, — по-латыни «урзус арктос», распространён почти во всех частях света. В России границы его распространения лешат в пределах почти…

Медведь внимательно слушал учёную беседу, моргал, иногда словно подмигивал…

— Перед вами, — продолжал экскурсовод, — типичный крупный экземпляр среднерусского бурого медведя. Длина его от морды до хвоста — метр шестьдесят шесть сантиметров. Питается медведь…

Медведь слушал недоверчиво, иронически поглядывая то на экскурсовода, то на публику. Экскурсовод говорил безразличным голосом, заученно и скучно. Публика уже не слушала его. Пробравшись вперёд, школьники кричали медведю:

— Мишка, поклонись! Мишка, поздравствуйся!..

— А он вовсе и не Мишка, а Потап Потапыч! — сказал вдруг общительный человек с ведром и метлой в одной руке и железным совком в другой.

Он слушал объяснения экскурсовода так же снисходительно, как медведь. Иногда он вздыхал, подмигивал Мишке и качал головой. Это, очевидно, был сторож — смотритель зоопарка.

— Это Потап, — сказал сторож почтительно. — Потап Потапыч Капельдудкин, знаменитейший медведь и славный герой гражданского фронта, как его по-латыни ни обзывай. К нему надо с уважением относиться, а не то что—«Мишка, Мишка»! Ты его попроси вежливо — он тебе и поклонится порядком… А ну, Потап Потапыч, сделай юным пионерам уважение, поклонись, кивни… Ну вот, видишь? Тут взаимство должно быть. Ты ему, а он тебе… Благодарствуем, Потап Потапыч. А теперь, товарищ Капельдудкин Потап Потапыч, покажите, как вы военно-духовым оркестром музыки управляли!

Медведь встал на задние лапы и, задрав передние, стал плавно качать ими, словно дирижировал невидимым оркестром. Разошедшаяся было публика снова столпилась у рва.

— Отдохните теперь маленько, Потап Потапыч, — продолжал сторож, — а то небось запарились в шубе. Объявляем вам мёртвый час.

И медведь послушно вытянулся на земле.

— Дрессированный, видать! — сказал кто-то в публике.

— Не дрессированный, а учёный, — сердито сказал сторож. — Он службу знает. Даром, что зверь, животный, а выслуга лет-то у него любому человеку на зависть. Чай, мы с ним из одного отряда.

Долго упрашивать словоохотливого сторожа не пришлось. Он немного поломался, чтобы набить цену своему рассказу, потом оглядел всех нас, сознавая своё полное превосходство над публикой, поставил на землю ведро и поведал нам необыкновенную историю медведя. Говорил он складно и живо, но за полную достоверность его рассказа я ручаться не могу.

Вот что рассказал нам сторож зоосада:

— Мы стояли тогда в селе Петровском. Отряд наш бился на Уральском фронте. Пришёл приказ наутро выступать. Мы собирались улечься пораньше, чтобы выспаться перед походом, как вдруг на улице раздался шум, улюлюканье, посвист. Мы вышли из избы и увидели молодого цыгана. Борода у цыгана была чёрная, курчавая и лезла прямо чуть ли не из глаз. И весь он был какой-то вороной словно. Чёрный до синевы, косматый, рослый. Только зубы светились да глаза горели чёрные. На животе у цыгана висел большой турецкий барабан, за спиной, на загорбке, давя на плечи, сидела шарманка. И большой медведь — не на цепи, а на простой и не очень толстой верёвке — следовал за цыганом. Кони наши перепугались, стали рваться с места и сбились у коновязи. Бойцы обступили цыгана с медведем. Все ждали: вот сейчас начнётся представление… Но цыган потребовал, чтобы его провели к командиру.