Борис Черных - Есаулов сад

– Кто ты? – спросил цыган с серебряной серьгой в рваном ухе.

– Что в имени тебе моем, – скромно отвечал Пушкин. – Пушкин я, из псковских.

– Ты Пушкин?! – загалдели цыгане. – Так это ты написал «Цыгане шумною толпой по Бессарабии кочуют. Они сегодня над рекой в шатрах изорванных ночуют»?!

– Откуда вы знаете меня?! – воскликнул ошеломленный Пушкин.

– Да то ж мы кочевали по твоей Бессарабии, – сказал старый цыган.

– Ребята, я вижу, нам придется загудеть, – сказал Лорка, – ох, как нам придется загудеть!

А старый цыган сказал:

– Федерико, почитай твои романсеро, позабавь гостя. А то он, верно, считает себя гением.

– Ну, я в самом деле гений, под стать Лорке, – смеясь, сказал Пушкин.

– Э, два сапога пара, – отвечал старый цыган, цыгане рассмеялись. Потому что один сапог, получается, испанский, а другой русский.

И мигом явилась скатерть-самобранка, бутыли с красным крестьянским вином, свежий сыр и даже мамалыга, на десерт, если мамалыга может подаваться на десерт.

Цыгане и Пушкин подняли чаши.

– Что это – романсеро? – спросил Пушкин. – Напев печальный?

– А послушай, – сказал Лорка, – и ты поймешь, что есть цыганский романсеро.

Цыгане мгновенно затихли.

Лорка начал говорить – не читать – романсеро обыденно и даже нехотя:

– Грубо, – сказал Пушкин, но Лорка читал дальше:

Пушкин вскочил, глаза его вспыхнули словно агаты. Лорка, укрощая друга, опустил руку ему на плечо.

Пушкин захлопал в ладоши и закричал:

– Черт, черт его сподобил родиться! И ангел тоже! Ай да Лорка! – Он стал целовать Федерико, а тот отбивался и бормотал: «Дай, дай, доскажу!»

– Пусть допоет, – пыхнув трубкой, повелел старый цыган. – Уважь Федерико. Потом мы уважим тебя, Пушкин.

Лорка замолк. Пушкин онемел. Молчали цыгане. Потом они подняли кружки и выпили до дна.

– Теперь твой черед, русский! – молвил старый цыган.

– Да я, право, в смущении, – залепетал Пушкин. – После сего божественного мадригала…

– Не смущайся, я знаю тебе цену, – сказал Лорка. – Будучи в России, ты умудрился написать об испанках то, негодник, что я не написал про русских девушек…

– Что же я написал, Федерико? Что возмутило тебя?

– Неужто запамятовал? «Она готова хоть в пустыню бежать со мной, презрев молву, хотите знать мою богиню, мою севильскую графиню?… Нет, ни за что не назову!»

Пушкин повинно потупил голову.

– Можно, я прочту не свое, а моего тезки. Вы не пожалеете, – Пушкин встал над костром, – нет, не пожалеете.

И опять цыгане онемели.

– Пушкин, полузадохнувшись, сделал паузу, так его пленяли эти строфы:

Теперь нервно приподнялся Федерико Гарсия Лорка и слушал, опустив изнеможенно лицо.