Борис Черных - Есаулов сад

Но и как было не работать Серёньке, если мама – мастерица почти наощупь вела шов и мучительно боялась ошибиться при раскрое отреза. И грянул грозный час, когда мать порезала вкось дорогую материю, запоров заказ важной заказчицы. В Урийске, надо признаться, жили-были знатные и незнатные люди. Незнатные одевались в посконное, одноцветное; знатные же приносили Васильевне дорогие шелка, китайские маркизеты или тончайший шевиот (ныне таких нет и в помине).

И мать запорола дорогой отрез, села на стул, горько заплакав.

– Она уничтожит меня, – говорила мама, – у нее муж главный начальник в Урийске. Только благодаря им не обирали нас налогом.

Серёнька не знал, что и делать, настолько внезапно свалилась беда, но погодя сказал:

– Мама, а у этой начальницы есть дочь или сын?

– Есть. Ее звать Стелла, девочка красивая и важная – вся в маму.

Ах, подумал мальчик, Стелла. Знаю я надменную Стеллу. Она ходит по школе как примадонна, и всем велено не трогать ее, но мальчишки так и вяжутся к Стелле.

На следующий день в школьном коридоре мальчик подошел к красивой девочке и сказал, глядя снизу вверх (она была на голову выше его):

– Сударыня, – сказал мальчик, – обстоятельства вынуждают меня искать покровительства у вас.

– Чего? Чего? – переспросила девочка Стелла. Воспитанная в доме урийского нувориша, она не готова была услышать столь изысканную речь. Если бы мальчик сказал: «Эй ты, послушай, что я тебе скажу», – и дернул бы ее за косы, – подобное поведение нисколько бы не удивило да и не возмутило ее. Вот почему она сказала, измерив взглядом мальчишку:

– Еовори нормально, шкет.

– Я и говорю, сударыня, – сглотнув ком в горле, отвечал Серёнька. – Помогите мне, сударыня.

– Ты что, чокнутый? Не можешь на ты? – вопросила девочка, гневно блеснув глазами.

– Вы… Ты так красива… – робко пробормотал мальчик; лицо девочки вспыхнуло, будто урийский закат высветил ее лицо. Она догадывалась, что красива, но еще никто из мальчиков никогда не сказал ей об этом, а только щипали ее, ставили подножки или пытались делать намеки, которые она понимала как приглашение пройти под ручку вдоль Княже-Алексеевской улицы, в новейшие времена названной именем самозванца, при одном упоминании самозванца, урийцы подтягивали животы от страха и почтения.

– Ты считаешь, что я красивая? – облизнув от волнения мигом пересохшие губы, спросила девочка.

Мальчик чуть было не сорвался опять в высокий слог, но собрал силы и просто сказал:

– Да, ты чертовски красивая. Аж тут у меня холодеет, – и, прижав руку к груди, замолчал.

– Говори же, – потребовала девочка. – Говори!

– Я пригожусь тебе, когда подрасту, – туманно сказал мальчик. – А сейчас ты помоги мне.

– Что я должна сделать? – величественно сказала девочка.

– Моя мама взяла заказ у твоей мамы и неправильно раскроила отрез. О, она не виновата! Просто моя мама слепнет. А денег у нас нет, чтобы возместить ущерб…

Девочка думала, что она может сделать для мальчика, который, хотя и был низкоросл, так понравился ей.

– Хорошо, я соображу, как выручить тебя А сейчас скажи твое имя.

– Серёнька, – простодушно сказал мальчик.

– Сергей, да? Сережа, прощай. А то вон классная идет, уже был звонок на урок.

Мальчик бежал домой вприпрыжку. Девочка вызволит их из беды, непременно. Мальчик уверился в этом еще и потому, что девочка в самом деле была неописуемо хороша, а все красивое, считал мальчик, несет добро и радость. По неопытности он не догадывался, что красота красоте рознь, и что есть красота телесная, холодная, но есть и сокрытая, непоказная красота души.

Стоял мягкий майский день. На тополях и березах разошлись почки, выбросив стрельчатые крохотные листочки, и терпкий запах струился вдоль улицы, не догадывающейся о страшном своем названии. Мальчик остановил бег, пригнув веточку тополя, понюхал, голова пошла кругом. Мальчик понимал, что майские эти деньки – последние вольные дни счастливого детства. Счастливого, – так считал мальчик. Но мама и соседи знали, что счастье отнято у Серёньки вместе с потерянным отцом, но они вслух не подвергали сомнению мальчиково доброе настроение. А Серёнька, будучи выдумщиком, с годами слышал уже не столько голос, сколько, хотя это и странно, запах отца, стойкий и сильный.

Вообще эта тема – утраченного отца – далеко нас заведет, но мальчики и девочки, чьи отцы удалились навеки, поймут меня, как я понимаю их: слышите ли, милые ребята, – вон за тем окое-мом лесным еще не растаял отцовский говор, и не растает. Когда вы станете взрослыми, женитесь или выйдете замуж, и сами в свой черед станете отцом или мамой – и тогда образ отца не оставит вас, а незримый как Христос поведет вас, зазывая на ту вершину, откуда судьба видна до донышка, до последнего мига. Но, став отцом, не забывайте, как дорог малым и большим сыновьям образ отца, и никогда не оставляйте детей ваших в чужих руках.