Борис Черных - Есаулов сад

Вдвойне завиден прекрасный удел его: он среди них, как в родной семье: а между тем далеко и громко разносится его слава. Он окурил упоительным куревом людские очи; он чудно польстил им, сокрыв печальное в жизни, показав им прекрасного человека. Все, рукоплеща, несется за ним и мчится вслед за торжествующей его колесницей». Гоголь.

2 февраля. Мы молодые парни, как и те, что в бой ушли со школьной парты – сквозь липкую свинцовую метель, забыв девчонок, чертежи и карты. Забыв про то, что им семнадцать лет… Ах, годы их юны – как годы наши. Мы молоды, и молодости цвет нам неохота гробить в пыльном марше дорог военных, и, склонившись над водой, в муторном походе, на привале, вдруг узнать, что ты уже седой и опять шагать в чужие дали… Мы молодые парни…

8 февраля. Он выплывал на середину Амура, вставал в лодке, кричал пограничникам: «Эй, кому вы служите? За красную тряпку служите»… – этот человек мой дед по отцу. Он имел добротный дом, десяток коней, около десятка коров, на дворе полно птицы. Вдруг приходили люди, вязали коров за рога и уводили. Бабка в слезы. А дед кричал: «Что проиграл – все мое!» Но снова он брался за дело. «Образумился», – втихомолку говорили свои, и правда – в работе он красив. После мой отец закончил реальное училище в Благовещенске и вернулся домой, взялся сам хозяйствовать. Но Гражданская грянула.

18 марта. И дед по матери был состоятельным – одного молодняка было копыт восемьдесят и более десятка коров. Все поднято собственным горбом. На празднике дед катал жену на тройке по станице в расписной кошевке, его любил станичный атаман, и слава шла от прадеда – прадед был первым грамотеем в Албазине, писарем служил. Но деду не везло на сыновей – бабка рожала одних дочерей. Дед звал их: «Эй, ребята», он гонял девок на работу как парней: мама моя и тетки пилили лес, косили и молотили. На китайской стороне ставили по сто зародов, из них тридцать – отдавали китайцам. Мать нехотя рассказывает, и молчит тетя Таля, и тетя Фаня, и тетя Ляля, и тетя Соня. В прошлом году исполнилось триста лет Албазину. В «Амурской правде» дали статью, в ней упоминаются наши родственники – «кулаки и притеснители». Мама зло возмущается: «У себя в кабале были» – и только.

24 марта. Бабенька рассказывала, что великие князья наезжали в Албазин, Константина принимали хлебом-солью. В Албазине был и амурский войсковой атаман. Бабенька гордилась, что она гуранка – таково прозвище забайкальцев, и научила меня пить затуран, соленый чай.

25 марта. Деда Василия раскулачили, он с горя умер. А дед Димитрий ушел по льду в Китай. Граница не охранялась, да если бы и охранялась, это не остановило бы Димитрия. А мой отец – единственный сын Димитрия – отказался идти вместе с ним, у отца на руках были уже мои старшие брат и сестра. Вскоре родился Вадим. В 1927 году убит Войков, границы закрыли. Димитрий же требовал то рубаху, то сухарей, и стал ругать с лодки советскую власть. Однажды отца словили с поличным, нес передачу Димитрию. Помогаешь? Помогаю, отец же родной. Отца и еще двоих (мама не называет их имен) сослали в Туруханский край.

26 марта. Дед Димитрий будто сгорел от ханшина и на лодке больше никто не выплывал, хотя албазинцев ушло туда немало. Отец позвал мать в Туруханск. Мать купила коня и кибитку, посадила в нее моих братьев и сестру и вниз по Енисею гнала много суток, по ледовой дороге. Это не перескажу, а мама рассказывала (как выли волки за кибиткой) – соседи слушают, онемев.

В Туруханске отец заболел туберкулезом, мама писала в Москву. Разрешили вернуться в Возжаевку (Куйбышевка). Отец пытается работать бухгалтером и лечится. Виноградов, легочник в Свободном, обещает десять лет жизни, но в тридцать седьмом Виноградова арестовали – враг народа. Мне одиннадцать месяцев, я искусственник, Гене 14, Гере 13, Вадиму 12 лет. Отца нет.

27 марта. Албазинские фамилии Тонких, Самсоновы, Сенотрусовы, Птицыны, Косых, Черных. У деда в амбарах хранилось зерно. За стенкой склад магазина, хозяева – китайцы. Мать и сестры прорезали дыру в стене и крючком выкатывали грецкие орехи, в подол и на берег Амура.

3 апреля. Мама считает, что жили «на дурничку» – можно было выучить, если не всех, то половину маминых сестер; но из девяти только тетя Таля и тетя Ляля работают учительницами в младших классах. Но маму уважают важные заказчицы – за ум. Мама бегло читает и красиво пишет. Но иногда упрется и защищает ерунду до крика. В юности мама пела на клиросе станичной церкви, голос сохранился, я люблю казачьи песни, которые помнит мама.