Николай Кузьмин - В футбольном зазеркалье

– Чего это там? Взгляни-ка.

Одной ногой на ступеньке, Скачков вытянул шею.

– Иван Степанович вышел.

– А-а… Давай послушаем.

Поднялись на сцену, пристроились на свободных стульях. На трибуне, невозмутимо пережидая шум, стоял Иван Степанович, в очках, листал свою тетрадку.

Ронькин, возвышаясь, стучал карандашом по графину.

– Дисциплинка, товарищи! – покрикивал он в зал. – Дисциплинку показываете!

Дождавшись тишины, Иван Степанович внушительно поправил очки. Первой и, пожалуй, основной задачей, сказал он, для команды были физическая подготовка и наигрывание звеньев, стремление в сжатые сроки ликвидировать те пробелы, с которыми пришлось начинать новый сезон. По ряду причин – о них, видимо, следует поговорить особо, «Локомотив» нынче включился в первенство, не завершив всего объема подготовительных работ. А ведь для того, чтобы стабильно и на высоком уровне выступать на протяжении всего сезона, игрок должен быть всесторонне подготовленным – иначе он не сможет противостоять как усталости, так и болезням…

– Пускай скажет, куда Комова девали? – перебил его громкий голос из глубины зала, из-под балкона.

Хорошо освещенный Комов, сидевший перед самой сценой, в волнении поправил складку на брюках и долго не мог удобно расположить ноги. На сцене, за столом, Феклюнин перевел взгляд на Рытвина.

Снова забренчал о графин Ронькин. Иван Степанович убрал с лица очки и утомленным жестом положил на глаза ладонь.

– О Комове все ясно, товарищи. Каждая команда – это прежде всего коллектив. А коллектив живет по своим законам, по своим правилам, и тот, кто этим законам, этим правилам не отвечает, не подходит, тот, естественно…

Старик Поляков, сидевший рядом с начальником дороги, внезапно треснул кулаком по столу:

– Паршивую овечку из стада вон!

Испугавшись, Рытвин отшатнулся и сбоку воззрился на него. Гневно заворочался и полез платочком за тесный ворот кителя Феклюнин. Ронькин взялся за карандаш, но по графину не стукнул.

– Сядь, Степаныч, – распорядился Поляков, поднимаясь за красным столом. – Пускай сначала меня послушают.

Он достал из кармана сложенный лист бумаги, развернул. Все время он смотрел, нацеливался в ту сторону под балкон, откуда перебивали говоривших.

– Ишь… Кто это там такой горластый завелся? И орет, и орет. Ты где находишься? Или уже в буфете побывал? Родион Васильевич, – обратился он к Рытвину, – не надо бы сегодня буфету торговать. Мы сюда не на гулянку собрались. А то… видали, что делают?

Подняв листок, он по-стариковски отнес его подальше от глаз, помедлил и снова опустил.

– Я сейчас… тут один списочек буду читать. И пусть только кто-нибудь… – угрожающе повысил он колючий голос и погрозил под балкон пальцем, – пусть кто-нибудь посмеет тявкнуть, перебить! Да! Потому что список этот… наших же ребят. Физкультурников, футболистов… и других. Да, и других… Их сейчас тут нету, нет! Они остались там – под Сталинградом, Курском, под Берлином… то есть на войне остались и не вернулись, не пришли.

Потирая горло, он опустил руку с листочком и никак не мог начать читать.

Установилась тишина, будто всех, кто находился в зале, незримо обступило прошлое, великое и горькое. Какую из семей оно, хоть краем, да не захватило!

Листок в руке старика Полякова сгибался, он выправил его, и Скачкову был слышен хруст бумаги.

– Ну… так слушайте.

Список был длинный, многие фамилии Скачкову помнились по пьедесталу памятника во дворе вагоноремонтного. Старик отчетливо произносил фамилию погибшего, имя, отчество и каждого отделял паузой, так что Максим Иванович успевал не только вспомнить, но и вполголоса сказать: «Вратарь был… Здорово стоял!» или: «Этот ядро толкал… Вот ручищи были!» Скачков ждал, что где-нибудь в конце услышит и фамилию отца, но нет, не услыхал. Потом, когда все расходились, Скачков спросил отцовского помощника и друга, и Максим Иванович не сразу нашелся что ответить.

– Да ведь как сказать, Геш? Играть, конечно, и он играл, но… не очень, если по правде-то говорить. Мы, бывало, на поле, а он к своей… ну, то есть, к матери твоей. У них там любовь эта самая была – не разлей водой. Молодые же были! Но болеть приходили. Как игра, так и они. Рядышком. Что правда, то правда – ни одной игры не пропускали.

Старик Поляков, завладев всем залом, кончил читать и долго, при общей траурной тишине, складывал и прятал в карман кителя листок. Садиться он не думал – поискал и нашел, где Иван Степанович. Тот сидел с краю, голова опущена, руки мнут, сворачивают в трубочку тетрадь.