Павел Крусанов: Дневник собаки Павлова

«Боже святый! – говорил про себя Исполатев. – Господь Всеблагой, рожденный от Девы в Вифлееме и распятый за нас! За что такое наказание чадам Твоим – любовь?!» Он мучительно ревновал Аню и, пугаясь своих фантазий, трудно думал о другом. Он думал о таинственном топливе любви: как получается оно? откуда берется вновь, если в прошлом выгорело до зевоты? Но мысли Исполатева складывались тяжело, с одышкой, будто от рождения были стары и хворы.

У «Ореанды» на Петра внезапно налетело легкое, мерцающее блестками бижутерии создание, в котором он узнал перекрашенную в рыжий цвет Светку. Улыбка невещественно коснулась его губ, а следом Светка залепила ему весьма вещественную бизешку. Во рту у Исполатева надолго поселился вазелиновый вкус помады.

– У меня теперь вон какой крысик! – Светка кивнула на стеклянную стену «Ореанды», у которой, заслоняя собственное отражение, законченно стоял иностранец лет сорока, похожий на принца Альберта из Монако, где круглый год цветут розы и тамариксы. – Я его в феврале закадрила – он со своей выдрой приезжал в Эрмитаже оттянуться. Душная баба! Крысик мой ее теперь в Париже в госпиталь сдал. Как овдовеет, обещает жениться и подарить трикотажную фабрику.

– Ты – не женщина, ты – жесткий прессинг по всей площадке, – отирая ладонью губы, сказал Исполатев. – Муж не журит тебя за ветреность?

– Мой муж – не гордый человек, – призналась Светка. – К тому же он повесился.

– Как повесился?

– Довольно пошло – на портупее. Когда не прошел на выборах в Городскую думу. По крайней мере выяснилось, что он не делает одну и ту же глупость дважды.

– А кто делает?

– Отгадай с трех раз: белый генерал Скобелев, угандийский людоед Иди Амин Дада или Петр Исполатев, который Светку бросил – Жлю подобрал, а Жля его сейчас с каким-то пуделем по Симферополю фланирует?

– Аня уехала в Нижний сдавать зачеты – там ближайший институт, где можно заочно изучить зернистую английскую речь. – Исполатев посмотрел на календарь в циферблате часов: – До первого апреля – два с половиной дня.

– Если вру, – обиделась Светка, – пусть буду блядь, позорная для человека!

Исполатев вернулся в номер, будто выпив дегтя. Выключатель не работал в режиме включателя – электричество отдыхало в проводах. В ванной Петр на ощупь влез под холодный душ. Черное зеркало на стене не видело человека, оно отражало странный светящийся каркас, словно оплели невидимку раскаленной докрасна проволокой. Каркас двигался, поднимал то, что, должно быть, было руками, к тому, что, должно быть, было головой, вздыхал и тихо потрескивал в струях воды. Это вены Исполатева светились под кожей. В них пылала гремучая смесь – Петр был готов для ненависти.

Исполатев перекрыл кран и услышал монотонный стук в дверь номера. Завернувшись в полотенце, он босиком вышел в прихожую. Колкая щетина паласа щекотнула ступни. За дверью стоял незнакомый господин в расстегнутом сером плаще поверх серого шерстяного костюма.

– Слышал шум воды, поэтому был настойчив, – без приветствия сказал гость. – Что это вы светитесь?

Сумрак прихожей, пахнущий застарелым табачным дымом, внезапно озарился матовым сиянием лампы – дали напряжение. Гость представился следователем ялтинского ГУВД, подтвердил слова удостоверением и прошел за хозяином в комнату. Исполатев – как был, в одном полотенце, – сел в кресло, по-собачьи встряхнул мокрыми волосами и с трудом изваял на лице посильное участие.

– Дело в следующем... – С летучей подробностью оглядев комнату, сыщик, однако, существа дела не объявил, а вместо этого засорил голову Исполатева вопросами, где и как проводил тот время вчера и третьего дня, в чем, по его мнению, причина жалобы либреттиста Крестовоздвиженберга на соседей сверху и не случалось ли Петру в последнее время быть свидетелем каких-либо подозрительных действий или шумов.

Исполатев слушал порожистый ручеек южнорусской речи и, потворствуя желаниям господина, рассеянно делился впечатлениями от полета над ночным морем на слюдяных стрекозиных крыльях, наблюдениями за утонченным коварством массандровских вин, которые, видимо, и подшутили над Крестовоздвиженбергом мнимым шумом в шестьсот седьмом, подозрениями относительно владельца прогулочного катера «Леонид Брежнев» и иными замечаниями о мелочах здешней жизни.

Гость смотрел на хозяина и видел ящик лимонов.

Тут в номер вошли Сяков, Жвачин и Шайтанов и перебили речь Исполатева известием, полученным от поварих литфондовской столовой: ябеда и либреттист Крестовоздвиженберг пропал без вести – второй день не появляется к завтраку-обеду-ужину, не забрал у соседа ссуженную накануне пишмашинку, не пришел, вопреки договору с директором Дома, в блатную сауну с шашлыками и развратом, не ночевал в своем номере, и вообще со вчерашнего утра его никто не видел – вот радость-то!