Ирен Роздобудько - Пуговицы

Сидеть дома, где звучали подобные байки, не могла.

Бродила по городу, словно в пустыне. Рядом не было ни одного собеседника. Шарахались, мол, она же — «киевская», а значит — заражена.

Серые дома — «хрущевки», длинная пыльная улица — Абрикосовая…

Абрикосовый аромат — наркотический запах детства — заполз в ноздри, достиг самого мозга, запел в глазах.

Несмотря на осень, он еще не выветрился и не смылся дождями.

А возможно, он ей просто привиделся.

Он, этот аромат, всегда спасал ее, как бы намекая на то, что жизнь может быть прекрасной, настоящей, как этот аромат, которого не отнять у дерева. Даже старого…

Ноги вывели ее на Абрикосовую, 10…

Вот кого она не навестила, поглощенная своими проблемами, — Антонину Петровну, бывшую учительницу. Ее уволили с работы как раз в то время, когда Марина заканчивала школу.

Уволили со скандалом, без права занимать любую педагогическую должность. За что, Марина не знала. Тогда ее это не интересовало, хотя помнила, что учительница всегда рассказывала много нового и не была похожа ни на одного из школьных учителей.

Позже, уже перед своим бегством в столицу, заходила к ней получить «благословение» и услышала: «Беги отсюда, дитя! Беги так далеко, как только сможешь!»

Поднялась на третий этаж, позвонила в расшатанные двери.

И через мгновение уже сидела в кухне…

— Ну что ты хотела, девочка? Люди неграмотны. Но они не злые — простые, — говорила Антонина Петровна, разливая чай. — Что они видели? Что знают? Работа — телевизор — работа. Работы нет — пьянка. Беда. Хозяин у них должен быть. Без хозяина — беда. Газет нет, по телевидению — сериалы о милиции. Другого не смотрят. Не дай Бог, что будет, если этот гнойник вскроется, — затопит все… Им важен покой — прогнивший, рабский, но — чтобы тихо было. Чтобы пиво продавалось. И знаешь, что я думаю: это мы виноваты! Мы, учителя! Ведь не таблице умножения нужно учить в первую очередь. Деньги считать все в конце концов научатся. А есть такой предмет, который учит вере, любви, человечности, наконец — патриотизму, истине? Или хотя бы тому, что нельзя бить лежачего, женщину, ребенка, нельзя воровать, лгать, убивать… Я попробовала — не получилось. А сколько лжи было! Сколько лжи… Отсюда и безграмотность, нежелание самим разобраться, а не принимать на веру все, что тебе подсовывают. Но здесь так не привыкли. А учиться — «рабочая гордость» не позволяет. Но, знаешь, тут не все такие. Приходят ко мне… ребята. Говорим… Боюсь за них: собираются в Киев.

— А дверь вам кто расшатал?

Улыбнулась иронически:

— Да были тут… одни… Но не расстраивайся, я старая — мне уже ничего не страшно. Их тоже собирают — под пивными палатками: вывозят автобусами, деньги выдают — за власть стоять… Я их с детства знаю — из тех, кто вас перочинными ножичками по подворотням пугал. Так что, детка, будь осторожна. Больше всего бойся тех, кто говорит «моя хата скраю». Но это неразумные люди придумали, ведь именно в крайнюю хату первым враг заходит! Не дай Бог дожить до этого… Не знаю, чем все кончится…

— Я знаю! — сказала Марина.

— И чем же? — улыбнулась Антонина Петровна.

— Мы победим! — сказала Марина.

…Утром следующего дня она стояла на Киевском вокзале, решая, куда податься — сразу на Майдан или в квартиру, которая пустовала почти три месяца.

Три месяца пребывания в космосе…

— …Любить родину бывает ох как трудно! Ведь родина — не хлеб с маслом.

Иногда она не может дать и этого.

— Собственно, почему она должна это давать? Она, а не — ты? Ты, любя ее, должен сделать все, чтобы она, твоя родина, не прятала стыдливо глаза, как нищенка, которая не в состоянии прокормить своего ребенка. В определенном возрасте это должен делать ты: кормить и защищать. Вот в чем секрет. Не требовать — а давать! Точнее — отдавать. И пока мы не научимся отдавать — ничего не сдвинется с места…

Это уже были совсем другие разговоры.

Другие люди.

Находясь среди них, она никогда так остро не чувствовала любви ко всем им, к стране, к земле.

Раньше все то, о чем велись разговоры, осознавалось на уровне пафоса, даже апеллировать такими банальными категориями, как любовь и патриотизм, было неловко. И некогда. В основном говорили о карьере, деньгах, престиже, успехе. Хотели «свалить», медленно наполнялись скепсисом ко всему, что происходило после выборов 2010 года, подшучивали над безграмотностью чиновников, «молотили бабло», ссорились в маршрутках, надеялись только на себя — или вообще ни на что не надеялись.