Виль Липатов - Игорь Саввович

– Меня не надо просить быть откровенным, – сказал Игорь Саввович. – Мне просто-напросто нельзя идти к Селезневу, не поговорив с тобой… Ты кури, кури. Разговор будет длинным, как в моей комнатке. Помнишь?

Речь шла о холостяцкой квартире Игоря Саввовича в Ромске, куда Светлана сначала прибегала в темноте, а убегала, пока еще не рассвело. Почти пять лет прошло с тех пор, но воспоминания были нежны и радостны.

– Перебраться к тебе? – быстро спросила Светлана. – Или нет – потом, потом… Говори!

Игорь Саввович включил лампу для чтения, взял с тумбочки зеленую толстую книгу, развернул, полистал, быстро нашел необходимое.

– Она называется «И все-таки орешник зеленеет», – сказал он. – Это поздний Сименон, мудрый пожилой человек… Вот послушай, что он пишет, хотя кусок длинный… «Каждая супружеская пара – что бы там ни говорили – объединяет не только две индивидуальности, но и две семьи, два клана. Дух новой семьи, ее атмосфера, ее уклад жизни всегда компромисс между двумя укладами жизни, и один из них неизбежно одерживает верх. Это битва, в которой всегда есть победитель и побежденный; естественно, что у побежденного остается чувство если не вражды, то досады»… Все! – Он захлопнул книгу, небрежно бросил на тумбочку. – Цэ трэба разжуваты, вот что я вам скажу, гражданочка… А что ты думаешь по сему поводу?

Жена по-прежнему курила, смотрела прямо перед собой, рубашка свалилась, обнажив маленькое, круглое и блестящее плечо – на нем лежал фиолетовый блик.

– По логике, Сименон наш случай не включает в игру, – раздумчиво произнесла Светлана. – Теперь я, кажется, понимаю, отчего ты начал вспоминать, ссорились ли мы когда-нибудь… – Она быстро обернулась к нему, посмотрела, отвернулась. – Я не испытываю к тебе ни вражды, ни досады. А ты?

Светлана взяла из длинной цитаты главное, однако вместе с этим как бы сфокусировала сложность на важном, но – увы! – не единственном, и сложность исчезла, и приходилось сызнова брать быка за рога. Игорь Саввович подумал еще немного, затем сказал:

– Я тоже не испытываю ни вражды, ни досады… А вот ты обратила внимание на «два клана»? – Он слова произносил осторожно, словно впотьмах пробирался по незнакомой комнате. – Мы с тобой выросли все-таки в непохожей обстановке. Грубо говоря, ты деревенская, я городской, но мы ни разу не почувствовали, что кланы – разные… Мы с тобой из одного профсоюза, как любил говорить мой институтский приятель… Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Понимаю.

Игорь Саввович тоже сел. Со стороны они, наверное, выглядели странно: сидят два человека на кроватях, глядят прямо перед собой, сосредоточенные, каждый на свой лад взволнованный, отчужденный, потому что разговаривают не от естественного желания общаться, а вынуждены обстоятельствами. Оба чувствовали, что теперь, когда речь повелась о кланах, победителях и побежденных, придется зайти далеко, так далеко, что для объяснений может не хватить короткой летней ночи.

– Скажи, Светлана, тебе на самом деле нравится твоя работа? – спросил Игорь Саввович. – Смешно, конечно, что я спрашиваю об этом на пятом году нашего супружества, но скажи: ты увлечена? Я видел тебя за кафедрой – ты мне показалась настоящей. А так ли это в действительности?

Последнюю фразу Игорь Саввович добавил потому, что по себе знал, как могут быть похожи люди, один из которых истинно увлечен работой, а другой только играет энтузиаста. Например, сам Игорь Саввович на многих людей, в том числе достаточно опытных, производил впечатление увлеченного человека. Постоянные телефонные звонки, папка с документами на столе, думающие нахмуренные брови…

– Я люблю свою работу, – ответила Светлана. – Это сейчас единственное, в чем я абсолютно уверена… Игорь, я знаю, почему ты спрашиваешь об этом.

– Почему?

– Тебе хочется понять, отчего ты ненавидишь свою работу?

«Вот это формулировочка!» – ошеломленно подумал Игорь Саввович. Ненавидишь! Больше года он возглавлял отдел новой техники, пятый год – заместитель главного инженера, и когда же Светлана впервые поняла, что он каждый день идет на работу, как на лобное место? Игорь Саввович Гольцов даже сейчас, когда жизнь его ударила лбом о стенку и заставила с лихорадочной поспешностью разбираться в самом себе, трусливо прятался от мысли, что совершена изначальная непоправимая ошибка. А что может быть страшнее, чем узнать в тридцать лет, что занимаешься не своим делом, ненавидишь то, что занимает в твоей жизни треть суток по времени и властно даже над снами.