Фредрик Бакман - Бабушка велела кланяться и передать, что просит прощения

Ее голос звучал все глуше и глуше. Он почти утонул.

— Давид и Пернилла не пришли на рождественский ужин. Они сказали, что заняты. Я их прекрасно понимаю, так было все эти годы, что же тут не понять. Кент позвонил и сказал, что задержится на работе еще на пару часов. Всего лишь на пару часов, у него телефонная конференция с Германией, так он и сказал. Хотя в Германии тоже сочельник, это все знают. Но он так и не пришел. Я звонила ему, мне ведь надо знать, когда ставить картошку. А он не отвечал. А я все звонила и звонила, мне ведь надо знать, когда ставить картошку!

Она с упреком посмотрела на Альфа. Тот молчал. Бритт-Мари нежно гладила ворот рубашки тыльной стороной руки.

— Иначе картошка остынет. Мы же не варвары, чтобы есть холодную картошку.

Руки Бритт-Мари безвольно упали на рубашку.

— Под конец у меня зазвонил телефон, но это был не Кент.

Нижняя губа затряслась.

— Я не пользуюсь духами, в отличие от нее. Поэтому я всегда слежу, чтобы у него были свежие рубашки.

Это все, о чем я прошу, — класть рубашку в стирку, как только он приходит домой. Неужели это так много?

— Бритт-Мари, милая… — начал Альф.

Бритт-Мари судорожно сглотнула и покрутила кольцо.

— Я знаю, что это сердечный приступ, потому что мне позвонила она, Альф. Она сама мне позвонила. Потому что не выдержала, понимаешь. Ей, видите ли, стала невыносима мысль о том, что Кент может умереть в любую минуту, пока она тут сидит, а я ничего не знаю. Ей это, видите ли, невыносимо. Поэтому она решила позвонить мне. Не выдержала.

Сложив ладони, Бритт-Мари закрыла глаза и сказала дрожащим голосом:

— У меня потрясающая фантазия. Просто невероятная. Кент всегда говорил, что у него ужин с Германией, что самолет задержали из-за снегопада, что ему надо заехать в офис. И я притворялась, что верю. Я так хорошо притворялась, что действительно верила.

Бритт-Мари встала со скамьи. Она стояла на снегу с прямой спиной, держа рубашку в руках. Рубашка была безупречно выглажена. Ни складочки, ни морщинки. Бритт-Мари повернулась и аккуратно повесила рубашку на спинку скамейки. Словно даже сейчас не могла дать волю своим чувствам перед лицом выглаженной рубашки.

— Я невероятно хорошо притворяюсь, — прошептала она.

— Знаю, — сказал Альф.

Они уехали, оставив рубашку висеть на скамье.

Снег кончился. Такси остановилось на красный свет. Все молчали. Мама встретила их у подъезда. Обняла Эльсу. Попыталась обнять Бритт-Мари. Но та ее отодвинула. Не грубо, но решительно.

— Не думай, будто я ее ненавидела.

— Знаю, — тихонько сказала мама.

— Ни ее, ни собаку, ни машину, — продолжала Бритт-Мари.

Мама кивнула, взяв ее за руку. Бритт-Мари закрыла глаза.

— Не думай, будто я всех ненавижу, Ульрика. Вовсе нет. Я просто хотела, чтобы вы ко мне прислушивались. Разве это так много? Я просто не хотела, чтобы машина стояла на моем месте. У меня есть свое место, и я хочу, чтобы его никто не занимал.

Бритт-Мари покрутила кольцо.

— Так нельзя, Ульрика. Это мое место. Нельзя просто взять и занять его…

Мама вела ее вверх по лестнице, крепко и заботливо обхватив спину в цветастом жакете.

Альф так и не пришел, зато появился рождественский гном. Мальчик с синдромом сиял так, как сияет ребенок, услышавший про мороженое, фейерверки, большое ветвистое дерево или глубокую лужу, когда у него высокие резиновые сапоги.

Мод поставила дополнительный прибор и подала еще лазаньи. Леннарт поставил кофе. Джордж вымыл посуду. Мальчик с синдромом и женщина в черной юбке сидели на полу среди подарков и смотрели «Золушку».

Бритт-Мари примостилась в неловкой позе на диване рядом с Эльсой. Они искоса посматривали друг на друга и молчали, но дело явно шло к примирению. И когда Эльсина мама сказала, что Эльсе больше не надо есть мармеладных гномов, иначе живот заболит, а Эльса все равно продолжала, — даже тогда Бритт-Мари ничего не сказала.

Когда на экране появилась злая мачеха, Бритт-Мари незаметно встала, поправила складку на юбке и, плача, ушла в коридор, Эльса пошла за ней следом.

Они сидели на сундуке и ели мармеладных гномов.

Потому что можно страдать и есть гномов. Просто страдать при этом гораздо труднее.

Пятое письмо приземлилось Эльсе прямо на колени. В буквальном смысле.

Она проснулась в шкафу в бабушкиной квартире. Мальчик с синдромом спал, окруженный мечтами и в обнимку с молокомётом. Ворс немного обслюнявил Эльсину кофту, и она затвердела, как цемент.