Марио Льоса - Разговор в «Соборе»

— Ну, значит, ты — не порядочный, — сказал Сантьяго. — При Бустаманте ты груши околачивал.

— Сейчас схлопочешь, — сказал Чиспас.

— У нас с тобой просто разные взгляды на вещи, — сказал Сантьяго. — Ну, Чиспас, своди меня.

— Нет, в бордель не поведу, — сказал Чиспас. — А бабенку обработать помогу.

— А в аптеках-то это зелье продают? — спросил Попейе.

— Нет. Этим торгуют из-под полы, — сказал Сантьяго. — Продажа запрещена.

— Подмешай чуточку в «кока-колу», подсыпь в «хот-дог», — сказал Чиспас, — и жди, когда подействует. А вот когда ее начнет разбирать, не теряйся, тут уж все от тебя зависит.

— А с какого возраста можно его давать, Чиспас? — спросил Сантьяго.

— Ну, ты ж не такой кретин, чтоб десятилетней подсыпать, — засмеялся Чиспас. — В четырнадцать можно, только немного. Если сам не оплошаешь, все будет в лучшем виде.

— Слушай, неужели это правда? — спросил Попейе. — Может, он тебе дал щепотку соли или сахарного песку?

— Я взял на кончик языка, — сказал Сантьяго. — Ничем не пахнет, а по вкусу кисленькое такое.

Народу на улице прибавилось, люди лезли в переполненные автобусы. Никакой очереди не соблюдалось, просто стояла толпа, взлетали в воздух руки, но сине-белые «экспрессы» даже не останавливались. Внезапно в гуще толпы мелькнули две одинаковых фигурки, два темных «конских хвоста» — сестры-двойняшки Вальерриестра. Попейе отодвинул штору, помахал им, но они то ли не заметили его, то ли не узнали. Они притопывали от нетерпения, их глянцевито свежие личики то и дело поворачивались к уличным часам на стене банка: знаешь, хилячок, они явно опаздывают на дневной сеанс. Каждый раз, когда подкатывал микроавтобус, они бросались вперед с самым решительным видом, и каждый раз их оттирали.

— Одни идут, ей-богу, — сказал Попейе. — Пошли с ними.

— Ты же без Тете жить не можешь, — сказал Сантьяго. — Причем же тут двойняшки?

— Да, я без Тете жить не могу, — сказал Попейе. — Если бы ты вместо кино позвал меня к себе слушать музыку, я бы не думая согласился.

Сантьяго вяло мотнул головой: он раздобыл немного денег и отнесет их Амалии, она живет тут неподалеку, в Суркильо. Попейе вытаращился на него: Амалия? — и захохотал: ты ей отдашь свои карманные, потому что ее выгнали? Это не карманные, — Сантьяго разорвал соломинку надвое, — я вытащил двадцать пять солей из копилки. — Попейе покрутил пальцем у виска: точно, рехнулся. — Ее рассчитали из-за меня, я ей подарю пять фунтов, что ж тут плохого? — Да, может, ты в нее влюбился? — Не сходи с ума, пять фунтов — это ж черт знает сколько, мы можем двойняшек пригласить в кино. — Но в эту самую минуту сестры вскочили наконец в зеленый «моррис». — Эх, опоздали. Сантьяго закурил.

— Я не верю, что Чиспас подсыпал зелье своей невесте, все он наврал, а ты и уши развесил, — сказал Попейе. — Вот ты, скажем, мог бы так поступить?

— Невесте — нет, — сказал Сантьяго, — а дешевке какой-нибудь — запросто.

— Ну, так что ж ты с этим порошочком будешь делать? — зашептал Попейе. — Неужели выбросишь?

— Да я, конопатый, хотел было выбросить, — Сантьяго тоже понизил голос, покраснел, — а потом передумал, — он стал запинаться, — и тут пришла мне в голову одна мысль. Понимаешь, просто, чтобы проверить, как оно действует.

— Идиотство чистой воды, — сказал Попейе. — На пять фунтов не знаю что можно сделать. Ну, смотри, дело хозяйское.

— Пошли вместе, — сказал Сантьяго, — это тут поблизости, в Суркильо.

— Ладно, но потом к тебе, пластинки слушать, — сказал Попейе, — и Тете позовешь.

— До чего же ты, скотина, корыстный, — сказал Сантьяго.

— А если твои предки узнают? — сказал Попейе. — Или Чиспас?

— Родители уехали в Анкон [12] Анкон — город в департаменте Лима. , до понедельника не вернутся, — сказал Сантьяго. — А Чиспас за городом, в имении у своего приятеля.

— А если ей плохо станет? — спросил Попейе. — Если она у нас в обморок брякнется?

— Да мы немножко, — сказал Сантьяго. — Не трусь, конопатый.

Искорка вспыхнула в глазах Попейе: помнишь, мы в Анконе подглядывали, как Амалия купалась? С чердака? Столкнувшись головами, они прильнули к слуховому оконцу, замерли, а внизу — затушеванный силуэт, черный купальник — хороша штучка ваша горничная. Пара, сидевшая за соседним столиком, поднялась; Амбросио показывает на женщину: эта девица целый день сидит в «Соборе», клиентов караулит. Парочка вышла на Ларко, свернула за угол, на улицу Шелл. На остановке никого больше не было. «Экспрессы» и микроавтобусы ехали полупустые. Они подозвали официанта, расплатились, поровну разделив счет, — а откуда ты знаешь, Амбросио? — Да ведь «Собор» — не только бар-ресторан, — там, за кухней есть комнатенка, ее сдают по два соля в час. — Они шли по Ларко, разглядывая встречных женщин, девчонок, выходивших из магазинов, мамаш, которые везли коляски с орущими детьми. В парке Попейе купил «Ультима Ора», вслух прочел сплетни, проглядел спортивную хронику. На проспекте Рикардо Пальмы смяли газету и выбросили, и прошли вперед, а она осталась лежать далеко позади на углу, в квартале Суркильо.