Елена Сазанович - Предпоследний день грусти

И вдруг он на меня взглянул совсем взрослым взглядом. И его губы скривились в чуть презрительной усмешке.

– Я согласен, – уверенно ответил он.

И воцарилось молчание.

И я вдруг поняла. Что он был согласен уже давно. Что, возможно, он с этой глупой девчонкой. Похожей на учительницу. Обсуждал план моего завоевания. Что они, возможно, с умным видом. Представляли себе. Как будут важно расхаживать в известных музыкальных салонах. И им будут предлагать лучшие вина. И лучшие сигареты. И у подъезда их будет поджидать шикарный автомобиль. И эта глупая учительница. Затянувшись импортной дорогой сигаретой. Забросив ногу за ногу. Будет щеголять искусствоведческими терминами. Значение которых я никогда не понимала. И наотрез отказываюсь понимать!

…И воцарилось молчание. Я его не прерывала. И на попятную тоже не шла. И на унижение шла впервые в жизни. И оно мне стоило дорого. Но я приняла и это. Что ж. Предложение сдалано. И я про себя буду веселиться от этого предложения. Игра продолжается. И я почувствовала, как силы наполняют меня. И смех раздирает мою грудь. И Афродита издалека мне заговорщецки подмигнула. И улыбнулась своей неверной улыбкой. И я ей улыбнулась в ответ.

Алик пришел этой же ночью. Он стоял в полумраке комнаты, прислонившись к стене. И его глаза сверкали. Слезы это сверкали или ненависть – мне трудно было определить. Он стоял в полумраке комнаты, прислонившись к стене. И его лицо. Красивое, гладкое, свежее, без единой морщины. Дышало молодостью. И весной. И его волосы. Воздушные, соломенные, густые. Рассыпались волнами по широким плечам.

Я стояла в полумраке комнаты, напротив его, прислонившись к двери. И мое тело дышало крепким табаком. Обреченностью. Старостью. Бессилием. Бесправием. И гибелью…

И я вспомнила, как легко. Тысячу лет назад. Я могла подбежать к нему. Обвить его шею своими тонкими нежными руками. Прикоснуться горячими губами к его горячим губам. Зашептать ласковым чистым голосом слова любви.

И я вдруг почувствовала, как мое тело наливается силой. Как моя кожа на теле растягивается, розовеет. И пахнет морем и южным солнцем. Я провела ладонью по своим волосам. И мои пальцы запутались в золотистых кудрях. Я подняла тонкие руки вверх. И сладко потянулась. И на моих губах заиграла улыбка Афродиты. И Афродита бросила мне свою белую тунику и белые сандали. И натянутый лук со стрелами. И я вновь стала удивительно юной. Удивительно стройной. И я вновь победила.

И вдруг я увидела его. Он стоял предо мной старый, холодный. Сгорбленный и морщинистый. Почти мертвый. И мне было отвратительно смотреть на него. До легкой тошноты. До легкого головокружения. И я прикрыла глаза. Словно желая убедиться, что это всего лишь сон. Но это было не так.

Он протянул ко мне руки. И мне показалось, что он в агонии. Что он протягивает ко мне свои сморщенные пальцы. Зачем?..

– Иди ко мне, – прошептали его потресканные губы. И он тяжело шагнул ко мне навстречу. И сжал до боли мое юное тело. И я закричала от отвращения. И стала отбиваться.

– Отпусти меня, – кричала я звонким глосом. – И уходи… Ты – ничто. Ты гадок. Ты не умеешь жить. И любить не умеешь…

И он с упрямством. Почти со злобой. Притягивал меня к себе со всей силой. Но его сила была уже ничто по сравнению с моей жаждой жить. И он жадно искал мои горячие губы. И нашел их. И до боли поцеловал. И мне этот поцелуй был омерзителен. И я ударила его по лицу. И я выстрелила в него из лука. И стрела угодила ему прямо в сердце. И он вскрикнул.

– Боже, как ты красива, – прошептал хриплым голосом он, с удивлением разглядывая мое натренированное эллинское тело.

– Боже, как ты красива. Мне еще никогда не было так хорошо.

– Мне еще никогда не было так плохо. Я впервые предала эпикурейцев, – я издевалась над ним. И хохотала ему в лицо. – А как же учительница? С ней бы ты мог теперь поговорить о трагедии жизни. Или рассказать о своей трагически прошедшей любви. И конечно. О трагически ушедшей молодости…

И он в отчаянии закрыл дрожащими руками свое постаревшее в одну ночь лицо. Некрасивое, сморщенное. Морщинистое. Милый парень в замшевой индейской куртке исчез навсегда. И запах сладкого клевера навсегда испарился.

В любом случае есть шанс выиграть тому. Кто покупает. У того кто продается – шансов нет никаких.

И я, сбросив белые сандалии. Выскочила босиком на балкон. И посмотрела на алмазные звезды. И стала пить ночной воздух.

– Мама, – шепнула я. – Ты знаешь, что все – ошибка. Что правда бывает только тогда. Когда ждешь. Когда дожидаешься – все оказывается ложью. И предательством. И насмешкой судьбы. И ошибкой. Ты счастливей меня, мама. Ты не дождалась. Ты не ошиблась…