Александр Щелоков - Хрен с бугра

Увы, журналистика убила во мне романтику, охладила священный трепет перед утомленным солнцем, чьи озорные лучи в час заката красят маковки церквей, уцелевших за годы советской власти.

Сколько раз за время редакторской работы приходилось безжалостно вычеркивать из заметок о передовиках индустрии и колхозного урожая словесный сахарин, отнесенный авторами к дарам природы. Было в те времена немало любителей, которые до того, как возьмут быка за рога, испишут страницы две-три красотами, вроде «Земля просыпалась и стыла в молчании предрассветных сумерек, когда ударник коммунистического труда Марк Колупай сел за рычаги могучего железного друга. Сегодня он в очередной раз вознамерился внести достойный вклад в освоение первой весенней борозды».

Я понимаю, для поэта солнце — предмет вдохновения. Но для тех, кто занят делами земными, кому некогда поднять голову вверх, чтобы встретить восход и проводить взглядом светило в час заката, солнце просто работает вместе с людьми: от него свет, тепло, урожай, засуха, без него — темень, слякоть, ранние заморозки…

И вот когда мы собрались у Коржова в кабинете, я подошел к окну и увидел солнце. Оно клонилось к горизонту. Но меня больше интересовала хорошо освещенная картина городских задов, которая в полной мере раскрывала сложнейшие нюансы нашего отношения к материальным ценностям.

За почерневшим от дождей забором завода «Коммунальник» громоздились забытые на годы хозяевами ящики с надписями «Мейд ин Европа», «Не кантовать!», «Осторожно. Боится сырости».

Там и сям среди бурьяна валялись катушки с кабелем, бочки, контейнеры. Еще дальше виднелась погрузочная площадка, ряды товарных вагонов вдоль нее. Не кантуемые, боящиеся сырости грузы прибывали и прибывали. Многие для того, чтобы получить постоянную прописку на площадке. Дорогие, никому здесь не нужные… В стремительном темпе мы перегоняли Европу и Америку по бесхозно брошенным ценностям.

— Рассаживайтесь, — предложил Коржов, оторвав меня от картины родной безалаберности.

Заскрипели, задвигались стулья. Все охотно принимали самое привычное для руководящих советских работников положение — сидячее.

— Начнем, — предложил Коржов. — Программа обширная. Времени мало. Значит, придется поработать плотно. Сперва отделим от всего биографического материала пять главных заслуг товарища Хрящева…

— Почему не три или не шесть? — спросил я. — Откуда такое требование — именно пять?

Коржов поморщился, посмотрел на меня, будто говоря: «Таких пустяков понять не можешь». Но ответил обстоятельно.

— Объясняю, товарищи. Алексею Георгиевичу придется публично обращаться к Никифору Сергеевичу товарищу Хрящеву ровно пять раз. Я имею в виду обращения при большом стечении народа. Первый такой случай произойдет на вокзале. Второй — на городском митинге. Затем, на торжественном приеме для узкого круга руководителей области и передовиков производства. Потом в колхозе на проводах. Потом еще одно важное мероприятие, но о нем позже. Короче, хочешь не хочешь, а пять раз придется говорить о заслугах нашего Гостя. Чтобы не повторяться, не вызвать раздражения, не создавать, наконец, впечатления неподготовленности, надо заранее решить, где, когда и о чем говорить.

— Все ясно, — уверил я Коржова. — Заслуги Никифора Сергеевича мы вспомним мигом. Не так уж их и много. Думаю, не запутаемся. Во-первых, всю войну Хрящев был на фронте. Или около того…

— Давайте говорить «товарищ Никифор Сергеевич», — будто между делом поправил меня Коржов. — Все же речь ведем о государственном деятеле…

Чин почитания в разговорах обо всех, кто стоял выше его самого, наш Идеолог соблюдал со всей строгостью и фамильярничать в обращении с именами не позволял.

— Всю войну товарищ Никифор Сергеевич был на фронте, — повторил я свой заход. — Думаю, можно сказать, что он внес неоценимый вклад в победу.

— Хорошо. Если Первый примет предложение, о войне будешь писать ты. Только не забудь подойти ко мне. Кое в чем тебя нужно будет сориентировать. Теперь толкай дальше.

— Во-вторых, — продолжил я, — товарищ Никифор Сергеевич немало интересного объяснил народу в чем вред культа личности, затем сам принял личное участие в коллективном руководстве партией и страной на переходном этапе после смерти Сталина… Далее, на его счету участие в освоении казахстанской целины. Факт, как я думаю, немаловажный для его биографии. Еще одна заслуга — постоянное общение с народом. До него мало кто столько ездил по городам и селам. Короче, с трудящимися он знается. Наконец, он — борец за мир. Лично ездит за границу. Общается. Он против войны. Может, хватит?