Александр Щелоков - Хрен с бугра

— У семи нянек и курица не птица, — возмутился Главный. — Бумажек в конверты больше не закладывать. Один раз напишут нам, потом пожалуются в обком. Нужно это редакции? Дальше.

Зайчик зашелестел письмами, выбирая на свой вкус те, что должны были повлечь за собой постановку «актуальных» вопросов на газетных страницах.

— «Дорогая редакция! Пишет вам Алексей Юрьевич Кувалдин. Рабочий поэт бурной эпохи преобразований. В моем творчестве прочно сливаются высокая идейность и лирические мотивы. Прошу предоставить страницы газеты моим новым произведениям. Гонорар жду в порядке аванса».

— Что-нибудь стоящее? — спросил Главный.

Не спросить об этом Зернов не мог. Рабочий поэт Кувалдин был порождением нашей редакции. Однажды, когда срочно потребовалось отразить неодолимый рост художественного творчества масс, Б. Поляков, сопя и потея, переписал вирши Кувалдина, довел их до удобоваримости.

Ко всему Бэ, на наше несчастье, сопроводил стишата предисловием, в котором высоко оценил «творческий порыв поэта из народа, взолнованно и щедро отдающего голос сердца родной Коммунистической партии, строящей новую жизнь». А к этому добавил слова о том, что Кувалдин — рабочий поэт бурной эпохи преобразований. В его творчестве прочно сливаются высокая идейность и лирические мотивы».

После того, как подборка из двух стихотворений увидела свет, Кувалдин начал осаждать нас своими творениями, предваряя каждую новую порцию стихов сообщением, что он «взолнованно и щедро отдает голос сердца стране, народу и родной Коммунистической партии». Поскольку Бэ доводить до посредственности плохие вирши не собирался, Кувалдин периодически жаловался в вышестоящие органы на невнимание редакции к возросшему напору поэтического творчества масс. И Главный проявлял к письмам поэта особую осторожность.

— Познакомьте нас, — сказал Главный и приготовился слушать.

Зайчик принял позу профессионального чтеца лирики: высоко вскинул подбородок, левой рукой взялся за отворот пиджака. Прочитал:

Главный закряхтел, будто поперхнулся, но Зайчик продолжал:

— Потрясающе! — без улыбки заметил Стрельчук.

Главный недовольно мотнул головой:

— Не надо нас потрясать. Не наша тема. Пусть пошлет в военную газету. Что еще?

— Похоже? — спросил Главный осторожно, выясняя общественное мнение.

— Актуальная тема и просится прямо в номер, — сказал я. — Особенно в свете грядущих событий.

— Надо взвесить, — сказал Главный. — Осторожность никому не повредит.

Я понял — Главный боится. Не задолго до этого газета «Кавказская здравница» шарахнула на своих страницах стихотворение. Довольно хорошее по меркам периодической прессы. Но быстро выяснилось, что это был акростих, по первым буквам которого сверху вниз читалось: «Хрящев — дурак».

Никто этого не заметил, пока дотошный читатель не прислал письмо в краевой комитет партии, в котором разоблачил вражескую вылазку темных сил против Дорогого Никифора Сергеевича.

Шорох по краю пошел неимоверный. Редактора газеты, предугадывая гнев Москвы, местные партийные власти тут же предусмотрительно освободили от должности и вышибли из партии.

Позже наш Главный на совещании редакторов в Москве встретил своего старого приятеля Костю Корытова, который рассказал, что стертый в порошок редактор написал личное письмо Хрящеву. Просил восстановить его в партии. Наш дорогой Никифор Сергеевич оказался милосердным. Он сказал: «Уверен, редактор не думает, что я дурак. Так за что его столь строго наказывать? Если он сам не совсем дурак, то сделает верный вывод».

Все обошлось, но стихов, посвященных Нашему Дорогому, в редакциях стали бояться.

— Что у нас есть еще? — спросил Главный.

— Опять стихи. Неизвестной поэтессы из глубинки, — Зайчик, не ожидая, когда его попросят, прочитал: