Канта Ибрагимов - Стигал

– Все брось, продай, отдай – вылетай навсегда… Там жить нельзя, опасно, вредно.

– Да-да, – отвечу я…

Вот такой у меня был план на день. Он так и начался. Я проснулся на утренний намаз и после этого, еще солнце не взошло, тронулся в путь. Чтобы легче было идти, соль и ружье тащить, оделся очень легко, а на заре холодно. Чуть выше в горах, особенно на перевале, – узорчатый иней на только-только зеленеющих альпийских склонах и лугах. Солнце уже медленно, лениво стало всплывать. В горах в любое время очаровательно, легко и красиво. Однако эти предрассветные и утренние часы совсем таинственно-колдовские. Игра всех цветов и оттенков, от мрака и холода глубоких, бесконечных ущелий – до розово-цветущего пламени устремленных ввысь вечных ледников вершин. На западе еще висит острокрылая, застенчивая луна, и возле нее, как подружка, чуть поблекшая, беленькая Венера, а напротив уже яркий, мощный диск хозяина жизни вскипает, солнце плавно, тихо-тихо встает. И вокруг божественная, умиротворяющая тишина, такой потрясающий вид с вершины этого перевала, что я не могу налюбоваться, словно все это вижу впервые. И сделай я хотя бы пару шагов вниз, пожалуй, я бы уже не услышал нарастающего воя двигателей. Я замер, прислушался. Гул издалека. И понятно, что эти машины едут либо к моему дому, либо к райской поляне, далее дорог нет – тупик. Если едут ко мне, то подождут или вновь приедут, а если едут на райскую поляну, то там может появиться внук дяди Гехо – этот подленький внучок.

Вот что значит злость и месть, пьянящие разум! Я даже не раздумывал. Сразу же высыпал из мешка соль – кому суждено, может, и моим коням, съедят. А мне надо мчаться к засаде. Я хочу ощутить в руках не жалкую двустволку, а свою любимую снайперскую винтовку, вот она – классная профи-убийца… Я хочу стрелять, хочу убить. Всего один выстрел… Нет. Всю обойму. Как и он выпустил в моего сына весь рожок автомата. Подгоняемый местью, я обратно просто бежал, благо, что путь более на спуск. Лишь на минуту я забежал домой, бросил двустволку, взял бинокль, а остальное снаряжение снайпера уже приличное время ждет своего применения в засаде, куда я буквально на четвереньках пополз, чтобы никто не заметил. Из бинокля и обзор шире, и видно лучше, но я протер от обильного пота глаза и сразу же, как только расчехлил, прильнул к оптике снайперской винтовки. Людей понаехало очень много – два джипа, уазик и грузовик. Что-то выгружали, делали, обустраивали, наводили порядок – явно к чему-то готовились, но внука дяди Гехо не было. Солнце было еще довольно высоко, когда эти приезжие свое дело сделали и убрались. А я, надеясь, что кто-то сегодня приедет, просидел почти до заката. Охота не удалась. Однако эта братия себя охранять умеет и не ленится. Может, даже камеры на поляне поставили. Поэтому, свое оружие тщательно замуровав, я, как и прибыл, также почти на четвереньках стал уходить, и в другую сторону, чтобы не наследить. А когда выбрался на дорогу, почему-то на сей раз не захотел идти в пустой дом. Тоска одиночества стала давить, и я, несмотря на сгущающиеся потемки, направился к кладбищу.

Судьба. Переворот. Война. По моей жизни она железным катком прошлась. И здесь похоронены лишь останки жены и сыновей. Все убиты. И по смыслу – не здравому смыслу, а по-чеченски или по адату – я должен за всех отомстить. Но я почему-то думаю только о младшем. Над его могилой стою и в очередной раз обещаю, что отомщу, потому что здесь коварство и предательство. Я знаю, хоть мне это удастся или не удастся, – в любом случае после этой попытки и я не жилец. К этому я, кажется, готов. Уже давно, пару лет, как нашему мулле показал место, где меня похоронить. Все будем рядом. Вот только Шовду жалко…

Помню, летел я из Гаваны, рейс на несколько часов задержался, в четыре ночи приземлились в Шереметьево, а здесь прямо на границе меня взяли. Как преступника под конвоем отвели в какое-то помещение. Сказали, что до выяснения неких обстоятельств должны задержать. Выяснение началось лишь после восьми утра, когда произошла пересмена и прибыло начальство. Меня отвели в другой кабинет, где сидел подполковник. Он ничего не говорил, только листал какое-то досье, где черно-белые фото людей, в основном бородатых, небольшой текст и наискось фиолетовый штампик – «ликвидирован». Я не могу точно утверждать, но мне кажется, что на одном листке я увидел фото Руслана. От любопытства я вытянул было шею, но офицер жестко одернул:

– Сидите спокойно.

Теперь он стал держать листки так, что я уже ничего не мог разглядеть. А он перелистал еще несколько страниц, видимо, нашел, что искал. Долго изучал, иногда бросая взгляд в мою сторону. Я почуял неладное – где Руслан, там, может, и мой сын. Мне стало плохо, вновь эта проклятая гортань жжет. Но я сумел выпалить: