Михаил Веллер - Мое дело

Это был нетронутый, ненадкушенный, небольшой и красивый, поблескивающий такой, с заостренно-овальными концами, с плотным пузиком посередине, желтый и коричневатый сверху, явно теплый и вкусный пирожок. В «Минутке» пекли вкусные пирожки.

Я смотрел на пирожок. Со стороны — как бы он мой, и я его ем, ну. И что. И почему нет. А что такого. При чем здесь предрассудки. Какая разница, кто за него платил.

И я инстинктивно знал, что если я его съем — я переступлю черту. Вот некую черту, за которой будет что-то неправильное. Презираемое мной же. Опущусь, короче. И уборщица все не шла со столов собирать, зараза!

Я так и допил бульон, глядя на пирожок. И презирая себя за ерунду и задвиг. Какого черта? Я его не съел. Я его запомнил.

И вот когда совсем уж всё, я пробирался ночью на кухню. Соседи привыкли, что иногда я сижу со светом до утра, и хожу на кухню греть чайник. И отрезал там по тонкому краешку от их хлеба, соблюдая форму отреза. И отсыпал по щепоти их сахара. И кидал в чайник чаинки из их пачек. И нес в свою нору: обрезки хлеба в карманах, сахар в спичечном коробке.

У нас были нормальные отношения, но как-то потом хлеб на кухне хранить перестали. Коммуналка. Едят по комнатам.

Тогда я отсыпал несколько столовых ложек соседской муки из пакета в шкафчике, и добавлял пол чайной ложки соды из их пачки, и горсть соли из их банки, и доливал водой из крана. И месил пресное тесто на своей клеенке своего стола у раковины.

И лил на свою сковороду их подсолнечное масло, и пек ковбойскую лепешку, какие мы пекли в скотоперегоне на листе найденной жести, положенной на уголья.

Оставлял форточку открытой, стирал остатки муки со стола, прятал в шкафчик сковороду и нес лепешку к себе. Когда в четыре утра подыхаешь с голоду, а она горячая — это яство богов…

Собирать окурки надо сухой ночью на автобусных остановках. Там бывают еле прикуренные сигареты и папиросы, которые выбрасывают при подходе транспорта. Оба конца, с губ и огонька, подстригаются ножницами и слегка опаливаются над спичкой. Можно курить. Бычок — не объедок.

А кутеж на рубль — это: сто граммов свежесмолотого кофе в Елисее — 45 коп, сто граммов сахара — 9 коп, пачка сигарет хороших — болгарских с фильтром типа «Стюардессы» — 35 коп, лимон — 10 коп, и копейку коробок спичек. Хау!

Если же у вас два рубля на двоих — ха! Малёк — 0,25 «Московской» 1.49 или «Столичной» 1.59. Плавленый сырок «Дружба» — 11 коп, сто граммов «Докторской» — 22 коп, полчерного — 7 коп. Будем!

Всю жизнь я спал, как бревно. Меня можно было переносить и ронять. Пока не начал работать. В главном смысле. Писать.

Это раньше я с недоумением читал, как кто-то мучительно хотел спать, и не менее мучительно не мог заснуть. Это как? Есть возможность и есть желание — так хрен ли тебе не спится, золотая рота?

Первой рабочей зимой, пристрелочной-разгонной, три года назад, я таки нюхнул, каково это — отползание сна, как отползает от руки привязанный за ниточку кошелек. Лег, закрыл глаза, час полежал, почитал, два полежал, покурил, три полежал, попил чаю, четыре полежал — розовое утро, снег, булочная, мороз и солнце день чудесный, бух — вырубился. Ну так это была фигня. Мне даже нравилось утром по морозцу бежать за батоном, а с подъемом бодрящего солнца — уплывать в серые колеблющиеся узоры.

Началось с того, что, усевшись первого октября за стол, я был движим крепким, трудовым, пробойным планом. Жизнь — это труд и наслаждение в одном флаконе. Работать!! Двенадцать часов в день. С десяти утра до двух дня, с четырех до восьми и с десяти до двух ночи. Восстановление — два часа перерыв на еду и прогулку. Сон — восемь часов. Выходной — по воскресеньям. В этом не было насилия над собой — но лишь жадная жажда писать, завершать, пробиваться. Я люблю работать, мой дом существует для этого, и моя жизнь построена на это.

Я проработал двенадцать часов, и нажил бессонницу на двенадцать дней.

Я не хотел ездить за город на лыжах, или бродить день по улицам и музеям, или пить: я хотел работать, не теряя дня! Веришь ли, братан, вся камера рыдала…

…Час ночи, и ты приходишь домой, читаешь в постели перед сном, уже полуавтоматически отмечая, как пригоняет слова мастер, и выражает мысль на беглый взгляд обычным порядком, а на профессиональный — аж языком цокаешь от точности мазка, картина верная — а при рассмотрении вплотную мазки-то условны, неестественны, грубы! Как для восприятия картины нужна дистанция — восприятие текста рассчитано на определенную скорость чтения! И эта скорость не дает читателю миг углубиться в первоначальные, отдельные выражения и слова! а воспринимает он их только в контексте фразы, периода, абзаца. «Всадник плыл над полем». Просто, да? Обыденно, да? А вот попробуй напиши так в первый раз, отойдя от точного, словарного значения слов!