Михаил Веллер - Мое дело

Хлеб с маслом без лимита, картошка жареная просто и картошка жареная с котлетой, котлета с рожками и котлета с макаронами, макароны по-флотски и макароны просто, а мог еще и суп обеденный, вплоть до густого грибного со сметаной! Хрен забудешь. А мог и торт к чаю. А могла и косорыловка, огненная вода, водчонка «Московская» два восемьдесят семь или «Столичная» три ноль семь.

Вот пил я только если назавтра выходной, а выходные я себе устраивал раз дней в десять. По мере ощущения головы усталой. Рюмка водки не давала назавтра работать в полную силу. Трезв и ясен абсолютно же, и все нормально соображаешь и делаешь — а нет чувства точного попадания в слово.

Но часто на ужины не походишь, с пустыми-то руками и не зовя к себе ответно. И вообще деньги идут к деньгам, и чем их меньше — тем сильней все обстоятельства сопротивляются, чтоб к тебе хоть какая мелочь притекла. Отсутствует друг, болеет семья других, обматерили на тротуаре и нищ Казанский. И тут незаметно срабатывал некий переключатель, и проблема двадцати копеек выглядела неразрешимой. Ты тупеешь, напрягаешься, исчезает вера в успех двадцатикопеечной акции: неуклюжая обреченность. Вдруг делаешься неприспособленным к материально-денежной стороне жизни вообще, в ноль! слабым, неуверенным, не видящим выхода.

Однажды я шел пешком с Желябова в Купчино. У меня нет пятака на метро. И стрельнуть его в метро не мог. И контролершу не мог попросить пройти за без денег: ну, потерял кошелек, или украли, или просто бывает. Вот иногда мог — а иногда не мог. Язык не поворачивался. И пролезть незаметно тоже не мог. Потерял нерв.

Вот в таком состоянии я несколько раз падал: среди ночи шел как бы в туалет — он был в конце коридора — и напротив соседской двери с постыдным чувством запуская руку в карман чужого пальто. За той дверью жила простая нормальная нестарая чета: она работала в колбасном цехе мясокомбината, а он таксистом. Сытые люди из нижнего верха на перегибе от рабочего класса к сфере обслуживания. Честно говоря, меня никак не заботило, что там — колбаса копченая через проходную, чаевые и ночная торговля водкой из такси. Это были просто два чужих пальто на вешалке в коридоре, и небрежно несчитанная мелочь вне кошелька на дне карманов. Я без дыхания отделял серебра и меди на пятнадцать-тридцать копеек. Других пальто с деньгами в коридоре не было.

Если ты разжился трехой — не надо идти в столовую и проедать рубль на первое, второе да еще компот! А если отдали взятую осенью десятку — тем более не надо покупать пару пузырей, чтоб с ними пристойно ехать позже в гости, или даже поить своих гостей!

Надо сделать запасы папирос, чая, сахара и супа в пакетиках! И пока у тебя это есть — ты обеспечен. Потому что восемь копеек на хлеб всегда можно найти, взять, настрелять, — а больше тебе ничего не надо.

Но как хорошо купить полкило соевых батончиков за девяносто копеек! И угостить зашедшего вечером друга парой стаканов портвейна за рубль восемьдесят семь. И съесть в домовой кухне солянку и гуляш за рубль, и качественно сытым медленно брести домой, зная, что сейчас заваришь чай, и возьмешь книгу, и через полчаса войдешь в состояние и в ранние ленинградские сумерки усядешься за стол работать.

Зима, прохладно, я полдня ходил по улицам, крутя и фильтруя в голове рассказ. Иногда заходил в магазины погреться. Промерз, есть хочется, домой надо.

А есть дома нечего. А денег — шесть копеек. Это — четверть хлеба и две папиросы. Чай можно проварить спитой.

А перед домом — Невский, у моего угла, двести метров дойти — кафе «Минутка». И оттуда пахнет кофе и пирожками. А шесть копеек — это чашка бульона, согреться. И еще походить по улицам можно! А четыре копейки — две двушки — я настреляю у автомата: на хлеб.

И я беру в свою очередь у стойки этот бульон — маленький фаянсовый чашкостаканчик с огненной желтовато-зеленоватой водицей, пахнущей мясом и перцем. Обжигаясь через перчатку, несу к столику и осторожно прихлебываю. Слабый костный отвар, кипяток с перцем. Дешевле ничего нет. Кофе — десять копеек. Правда, чай — три, но стрелять одну двушку или две — без разницы: гуляю! Чай я дома пью, вторую неделю на сухих баках, надо же хоть каплю хорошей жизни.

Я даже не обратил внимания, что за люди стояли за моим столиком, круглая крышка на ножке, но они доели и отошли. В стоячке народ не задерживается. Они ушли — а на одной из тарелок остался пирожок с мясом.