Михаил Веллер - Мое дело

Вот вам канонизированный классик и гений. И вот вам просвещеннейшие из современников. Уроков из этого следовало сразу несколько.

Что школьнички-то, мы, были не так уж неправы, пожимая плечами, что дерьмо Печорин на самом деле, и шел бы он подальше с его подлянками нормальным людям, что вообше-то таким морды бьют, и чему это, интересно, нам еще предлагают в нем сочувствовать? Сочувствовать другим надо, пошел он на хрен со страданиями исключительно своей личности. Думал бы лучше о других.

И второе. Э. Так даже оценки в вопросах столь генеральных меняются со временем? И не по приказу, будь то царя или партии, а даже люди свободомыслящие чушь пороли и не понимали ни хрена?

Третье. Так царь не душил поэтов, но думал точно как отдел культуры, как секретарь по идеологии Политбюро ЦК КПСС? О благе юношества, пользе для народа, воспитании молодежи? Гм. Ведь и возразить царю трудно.

Перед летней сессией мне поставили четверку без отзывов и комментариев. На вопросы руководитель семинара, старик-доцент Тотубалин, мягко отмолчался.

Романтика студенческой стройки тянула безумно. Весной я с разгона записался к восточникам: их объявление повесили раньше. Потом переписался в целинный отряд филфака. Вдруг обнаружился элитный стройотряд: транспортный, дальняя стройка, Мангышлак. Первокурсников брали по конкурсу: приоритет имели заслуженные кадры. Я приволок могалевские шлюпочно-планерско-самбистские бумажки с разрядами и был допущен к медкомиссии.

Мне намерили давление 155 на 100 и зарубили по гипертонии. Я перекурил, оглушенный, собрал в кулак варианты и дошлепал до спорткафедры: мол, для соревнований померьте. 120 на 70. Мое! Нормально. Ну?! Вернулся, жду, хочется: мандраж! 155 на 100!.. Лечитесь! После третьего повтора я уболтал спорткафедру дать справку и всучил ребятам из стройкома. Нервы! Черт… Накупил лекарств и выкинул все уже в конце стройки.

Это я к тому, что плюсы и минусы впечатлительности сочетаются и обращены в разные стороны неожиданно. "Библиотечка «Огонька» выпустила «Один день с Хемингуэем» Лилиан Хеллман. Малоумная поклонница пересказывает, как Хем учил писательству кубинского юношу:

«Смотри на человека, его лицо, спину, походку, и старайся понять, какая у него жизнь, его характер и привычки».

Время спустя я девчонкам в общаге рассказывал по фотографиям характеристики знакомых. Я и сейчас не могу толком объяснить механизм. Ты видишь выражение лица, складку пухлых или тонких губ, всю комбинацию лицевых мышц, эту базу всей мимики; красота либо нет сочетается со взглядом, всегда отражающим представление человека о себе. Ты примеряешь такого человека ко всей жизни вообще, сочетания мельчайших черт просчитываются с такой субскоростью, что восприятие происходит интуитивно, как считывание флюидов. Ты впечатляешься человеком и в контакте чувствуешь его.

При первом сеансе я скрывал удивление, что и вправду получается.

Студент падает на проблеск будущего, как чайка на рыбку. Огнеопасный материал всех революций, а как же. Не так, как прежде!

Наши представления о том, каковой надлежит быть литературе, терпели крах, крах был похож на кирпичные обломки и пыль в проломе стены соцреализма, и представления устремились в сияющую и зияющую брешь в крамольные пейзажи.

В шестьдесят шестом году впервые в СССР вышел однотомник Кафки: затертый, он передавался у нас по рукам.

В «Иностранке» появился «Чужой» Камю: мы оволосели; мы цитировали.

«Новый мир» выдал «Золотые плоды» Натали Саррот! Вот это было нечто. Вот о таком мы раньше не слыхали.

И тут же старик Катаев в том же «Новом мире» публикует «Траву забвения», и народ открывает рты. Это — тот самый Катаев? который белеет парус одинокий? не может быть!, во дает!.. Мовизм, говорите, изобрел?

Первые переводы рассказов Кортасара. Аж обалдение. «Аксолотль». «Остров в полдень». Ни хрена себе — как можно писать…

Марселя Пруста желающие читали в издании «Асайегша» 1934 года в переводе Н. Рыковой: библиотека сохранила.

Грянула толстенная книга идеолога-правдиста Юрия Жукова «На фронтах идеологической борьбы», и глава «Фронт литературы» рассказывал столько нового! а на шелуху эпитетов можно внимания не обращать.

Не понимая, не ощущая — передние из нас выдвигались за идеолого-эстетические границы советского искусства..