Элиф Шафак - Три дочери Евы

– Мне надо кое о чем тебя спросить, – сказала Пери.

– Ну так спрашивай!

– Скажи, это придумал Азур? Я имею в виду, это он предложил собрать нас здесь вместе? А наша с тобой дружба, с самого начала, тоже его идея?

Ширин выгнула бровь:

– С чего ты взяла?

– Прошу тебя, не надо врать… хотя бы на этот раз! – выдохнула Пери. – Профессор Азур решил провести небольшой эксперимент, так? С участием лабораторных животных.

– Ого, да тут целый заговор! – Ширин добавила нарезанные помидоры в миску с зеленым салатом и бросила туда несколько оливок. – Чем тебе не угодил профессор?

– Тем, что ему, похоже, нравится вмешиваться в жизнь своих студентов.

– Конечно, – кивнула Ширин. – А как, по-твоему, он сможет нас учить? Думаешь, древние ученые вели себя со своими учениками как-то иначе? Так было испокон веков. Мастер и подмастерья. Философ и его воспитанники. Годы упорного труда и железной дисциплины. Сейчас мы все это забыли. Университеты хотят заработать как можно больше денег, и со студентами, способными платить, носятся как с долбаными принцами крови.

– Он не наш мастер, а мы не его подмастерья, – возразила Пери.

– Говори за себя, – пожала плечами Ширин, размешивая салат двумя деревянными ложками. – Лично я считаю себя его преданной ученицей. – (Пери молчала, не зная, что ответить.) – Кстати, уважение к Азуру – единственное, что у нас с Моной общего, – продолжила Ширин. – Мне казалось, тебе он тоже нравится. Что произошло?

Пери почувствовала, что краснеет, ненавидя себя за то, что никогда не может скрыть своих чувств.

– Боюсь, он ждет от нас слишком многого, мы не справимся.

– А, значит, ты боишься его разочаровать! – понимающе улыбнулась Ширин. – Напрасно!

Она взяла миску с салатом и направилась в свою комнату.

– Подожди! – остановила ее Пери.

Во рту у нее пересохло. Она боялась задать вопрос, который мучил ее и который она не могла не задать. Потому что боялась услышать ответ.

– У тебя с ним роман?

Ширин приросла к полу, не дойдя до лестницы. Резко повернувшись к Пери, она попыталась испепелить ее взглядом.

– Если у тебя паранойя, это твои проблемы, – наконец процедила она. – Если ты ревнуешь, это опять-таки твои проблемы. Не мои.

– Ревность и паранойя здесь ни при чем! – Сама того не желая, Пери повысила голос.

– Правда? – усмехнулась Ширин. – В Иране есть пословица, ее часто повторяла моя бабушка. «Тот, кто считает себя мышью, обречен на съеденье кошкам»!

– Это ты к чему?

– К тому, что не суй нос в мои дела, Мышка, иначе я сожру тебя заживо!

С этими словами Ширин удалилась в свою комнату, оставив Пери наедине с обуревавшими ее чувствами.

О, как же она ненавидела Азура! Его высокомерие. Его бесстрашие. Его равнодушие к ней и готовность волочиться за Ширин и Бог знает за кем еще. Колесо ненависти вращалось в ее душе так быстро, что у нее кружилась голова. Она связывала с этим человеком столько надежд и ожиданий. Верила, что его мудрость, его опыт, его знания помогут ей найти выход из лабиринта сомнений, в котором она блуждала с самого детства. Он ничем не помог ей.

Но еще сильнее, чем Азура, Пери ненавидела себя. Ненавидела свой измученный разум, не способный порождать счастливые мысли, зато в изобилии порождающий тревоги и кошмары. Ненавидела свое несовершенное тело, эту каждодневную обузу, не способную наслаждаться удовольствиями, подаренными ей природой. Ненавидела свое унылое приторно-сладкое лицо, которое так часто мечтала поменять на какое-нибудь другое. Например, на лицо своего умершего брата. Было бы намного лучше, останься в живых он, а не она! Увы, Бог в очередной раз совершил непоправимую ошибку!

Она никогда не станет такой же смелой и уверенной, как Ширин, и такой же жизнерадостной и стойкой в своей вере, как Мона. Она обречена вечно презирать себя, бояться будущего и терзаться воспоминаниями о прошлом. От рождения склонная к унынию и сомнениям, она робка и беспомощна, как новорожденный тигренок, и в глубине души так же дика, но не способна гордиться своей дикостью. Никто и представить себе не может, какая это мучительная участь – быть Пери Налбантоглу. О, если бы можно было уснуть и проснуться кем-то другим! А еще лучше – вообще не просыпаться.

В ту ночь Дитя Тумана появилось вновь. Лиловое пятно на его личике стало еще больше. Ребенок плакал, по лицу его текли лиловые слезы; темные пятна расплывались на простыне, как напоминание об очищенных сливах. Дитя лепетало на своем младенческом языке, пытаясь что-то ей сказать. На этот раз она поняла его. Возможно, ей предстоит вновь встретить того несчастного ежа. Что с ним стало, что стало с его телом, его душой? Недалек тот час, когда она это узнает. Узнает, какая участь уготована тем, для кого заперты райские врата.