Юрий Козлов - Враждебный портной

— А чего его искать? — удивилась она. — Рэтэ здесь. У меня... — добавила со значением, — в приемной...

— Дура! — сказал Каргин. — Он не по твоей части!

— А вот у женской части коллектива, — противным голосом произнесла секретарша, — есть мнение, что очень даже...

— Я имел в виду другое, — спохватился Каргин, вспомнив поступившую недавно « для служебного пользования » из министерства инструкцию о недопустимости вынесения « оценочных и любых иных суждений » о сотрудниках с нетрадиционной сексуальной ориентацией.

— Самое разочаровывающее в любом романе, — сказал Каргин, когда Р.Т. вошел в кабинет, — его конец.

— Вы имеете в виду литературный жанр или человеческие отношения? — уточнил Р.Т.

Внешний вид Романа Трусы свидетельствовал, что минувшую ночь он провел явно не за чтением книг, а в... выгребной яме, вспомнил китайскую рыбу Каргин, этих самых человеческих отношений. Разочаровывающий их конец был нагляден и очевиден. Кожаное забрало Р.Т., похоже, приняло (отразило?) немало ударов. Воротник рубашки был в расплывшихся пятнах то ли крови, то ли вина. Сквозь кольчугу парфюма нет-нет да и просачивался отвратительный запах... выгребной ямы, решил не умножать сущности без необходимости Каргин.

Но не удержался — умножил.

Роман Трусы напоминал... трусы, провалявшиеся ночь под диваном, обросшие, как шерстью, скопившейся там пылью, на скорую (дрожащую) утреннюю руку выстиранные и мокрыми надетые на грешные чресла. А еще — труса, предчувствующего наказание за (временно) скрытые от общественности бесчинства. Да эта ли « тварь дрожащая » , изумился Каргин, плыла недавно белым лебедем в паланкине, помахивая золотой тросточкой, обирала москвичей и гостей столицы в метро?

— Сумка с образцами в приемной, — нервно облизал сухие губы Р.Т.

— Образцами чего? — удивился Каргин.

— Одежды, — ответил Р.Т. — Про меня много чего говорят и пишут, но еще никто и никогда не жалел о том, что работал со мной. Я всегда выполняю свои обещания, закрываю контракты, соблюдаю договоренности. Я... — приоткрыл забрало, выпустил на свет часто моргающие, в красных прожилках глаза Р.Т., — знаю, как найти выход из любого положения, владею искусством превращения поражения в победу.

— И трусов, — неожиданно продолжил Каргин, — в... знамя.

— Да, — согласился Р.Т. — Я, Роман Трусы, — знамя современной России. — Кожаное забрало преобразовалось в косой подол улыбки.

— Трусы не могут быть знаменем, — возразил Каргин. — Или страна под ними сгниет и знамя ей станет ненужным, или сами трусы на флагштоке истреплются, превратятся в половую тряпку.

— Возможно, — не стал спорить Р.Т. — Только слепой не видит, что над нами гордо реет трехцветная половая тряпка. Но кто ее сорвет, кто вытрет об нее ноги?

— Я! — вдруг услышал собственный, твердый как камень голос Каргин.

Схожу с ума, подумал он. О чем я?

— Похвальное стремление, — холодно кивнул Р.Т., постепенно превращаясь пусть в помятого и не очень белого, однако неотменимо презирающего быдло лебедя с золотой тростью, — но трудновыполнимое. Или... есть такая партия ?

— Россия все еще велика, — заметил Каргин, — даже и без четырнадцати отпавших республик. Нет такой партии. Но нет и таких трусов, чтобы покрыть все небо. Любой материал, — дружески потрепал Р.Т. по плечу, — особенно виртуальный, рано или поздно расползается на лоскуты, осыпается цифровым дождем. Трусы, даже объявившие себя государственным символом, не могут быть вечными . Они неотменимо превращаются в тряпку.

— Но как определить момент, — спросил Р.Т., — когда трусы, они же — знамя, превращаются в тряпку, о которую всем так хочется революционно вытереть ноги? До каких пор трусы — знамя и когда — тряпка?

— Ты сам знаешь, — ответил Каргин.

— И чем же ты хочешь заменить в нашем мире деньги? — поинтересовался Р.Т., глядя на Каргина сквозь кожаное забрало, как врач сквозь марлевую повязку на заразного больного.

— Должно же быть в нашем мире что-то, что превыше денег?

Каргин почувствовал, что разговор смещается в ту самую, ненавистную ему плоскость, когда все, что бы он ни сказал, будет выглядеть глупым и наивным, а все, что бы Роман Трусы ни ответил, — циничным, но убедительным. Закон суров, но это закон, говорили древние римляне. Жизнь подла и неправильна, но это жизнь, мог бы сказать (и говорил ! ) Роман Трусы.