Юрий Козлов - Враждебный портной

Каргин так увлекся обличительной речью, что упустил момент, когда Р.Т. успел подманить к себе секретаршу, набросить ей на плечи слоновую куртку с покатыми плечами.

Волна первобытной ненависти сбила его с ног. Каргин упал на кожаный диван, а над ним, как страшная маска из реквизита японского театра кабуки, нависло искаженное плотоядной какой-то злобой лицо секретарши.

— Гад! — она не столько ударила, сколько (откуда такая сила?) надавила кулаком на подбородок Каргина. Челюсть, как вагон в депо, лязгнув колесами (зубами), въехала в горло. Каргин почувствовал, что теряет сознание. Слух, однако, остался при нем. — Урод, советское отребье, ублюдок! — гремел в ушах лающий (она так никогда раньше не разговаривала!) голос секретарши. — Сволочь! Экстремист! Повредил мне ногу. Камень! Я видела, у него в руке был камень! Куда ты его дел, козел? Выкрикивал антиправительственные лозунги, оскорблял государственную власть, не подчинялся требованиям разойтись, угрожал мне расправой! — перечислила секретарша. Ты... — поддев пальцами, как крючками, ноздри Каргина, резко потянула на себя. Шея у Каргина вытянулась, как у гуся, когда того волокут на расправу. — Уже пять лет трахаешь меня на этом вонючем диване, — прошептала, разрывая ему ноздри, секретарша, — но так и не помог с квартирой! Сколько лет я должна стоять в очереди? И племянника, я ведь тебя просила, не взял в компьютерную службу!

— Он, — повернувшись к одобрительно кивающему Р.Т., продолжила судебным голосом секретарша, — пьянствует в рабочее время, использует служебную машину в личных целях, оформил на работу бывшую любовницу, назначив ее в нарушение Трудового кодекса на высокую должность. А еще... — на мгновение, но только на мгновение, задумалась, — говорил, что правительство — сборище воров! Что Государственная дума и Совет Федерации — отстойники для проходимцев, по которым плачет тюрьма. А еще... — Каргин зашелся в приступе страшного кашля и не расслышал, что именно он еще говорил. — У него в сейфе хранится незарегистрированный револьвер системы «берета»! — похоже, расстрельный список грехов Каргина был бесконечен и смердел, как список Макбета, до небес. — Он готовит террористический акт! Да я его сейчас... — превратившаяся в правоохранительную (с доносительным уклоном) валькирию, какого-то Вышинского в юбке (нет, в куртке), секретарша сдавила, как в тисках, согнутой в локте рукой шею Каргина.

Он захрипел, пытаясь ослабить лютый зажим. Ему бы это не удалось, если бы подкравшийся с тыла Роман Трусы ловким рывком не стащил с матерящейся валькирии куртку. После чего мгновенно ее свернул и спрятал в сумку. Пинком отбросил сумку подальше от секретарши. У Каргина, должно быть, двоилось в глазах, потому что ему показалась, что куртка, как удав, продолжает ворочаться в сумке.

— Так кофе или чай, Дмитрий Иванович, вас не поймешь! — услышал Каргин прежний голос секретарши. — Вам это... врача не вызвать? Красный какой-то... — она встревоженно всмотрелась в его лицо. — А нос­-то, нос-­то... как помидор... Да что с вами?

— Чай, — выдохнул, вжимаясь в диван, Каргин.

Позор, подумал он. Еще минута, и она бы выпустила из меня кровь и закатала в почву .

— Это второе изделие, — как ни в чем не бывало пояснил Роман Трусы, когда секретарша покинула кабинет. — Оденем в такие курточки ОМОН, национальную гвардию, добровольцев из отрядов по защите государства и Конституции, и никакие шествия и митинги маргиналов, националистов, несогласных, креативщиков и прочей шушеры нам не страшны! Дозированная кровавая грязь — успокоительное лекарство для общества, охлаждающий компресс на дурную горячую башку. Ты зря со мной споришь, — снова полез в сумку, — мы, как говорили звери у Кип­линга, одной крови, ты и я!

— Что, есть и третье? — встревожился Каргин.

— А то! — Р.Т. вытащил из сумки отвратительную вязаную шапку, так называемый « колпачок ».

В этом всепогодном головном уборе ходило подавляющее большинство мужского населения России. В девяностых годах «колпачок» верхней своей частью напоминал торчащий или свесившийся набок (было два варианта) петушиный гребень. Сейчас он купольно закруглился, плотно обхватывал голову, подчеркивая и усиливая скрытые недостатки лица и — таинственным образом — фигуры, сужая плечи и расширяя ее книзу. Натянувший вязаную шапочку человек как бы ставил на себя печать общенационального вырождения, становился чем-то средним между дебилом и дебильным непротивленцем . С таким человеком можно было делать что угодно. Но и сам он в тот момент, когда с ним никто ничего не делал, мог сделать что угодно с кем угодно. Охранники — таким могло быть обобщенное определение людей, охранявших в черных вязаных шапочках пункты обмена валюты, парковки, входы и выходы в учреждения, но главным образом собственное ничтожество .