Юрий Козлов - Враждебный портной

Спустились вниз.

На «Киевской кольцевой» под одной из советских мозаик, изображавшей руководящего производственным процессом маркшейдера с прибором, удивительно напоминавшим большой смартфон или небольшой планшет, стояла просящая милостыню бабушка в просторном плаще, с пластмассовым стаканчиком в руке и жеваным плакатиком на груди: « Дочь выгнала из дома . Помогите! »

— Поедем на следующем до «Краснопресненской», — бросил ей на ходу Р.Т., даже не посмотрев, много ли в стаканчике мелочи.

Бабушка немедленно убрала стаканчик в один карман плаща, а из другого извлекла смартфон и, совсем как опередивший время сталинский маркшейдер на мозаике, что-то коротко в него произнесла. Сталин не умер, вспомнились Каргину слова де Голля, он растворился в будущем ...

Пока дожидались поезда среди практически не реагирующей на паланкин, уныло­смиренной толпы, Р.Т., поманив пальцем Каргина, обратил его внимание на прилепившийся к мрамору под потолком цилиндрик, моргающий зелеными огоньками.

— Как думаешь, что это? — спросил Р.Т.

— Не знаю, — пожал плечами Каргин. — Освежитель воздуха?

— Освежитель мыслей! — усмехнулся Р.Т. Он еще что-то сказал, но Каргин не расслышал из-за шума вылетевшего из туннеля поезда.

— В конец вагона! — скомандовал Р.Т. носильщикам.

Загрузились без проблем.

Пассажиров в вагоне оказалось ровно столько, сколько требовалось, чтобы носильщики свободно пронесли паланкин на полуопущенных руках из конца в начало вагона.

— Николай Алексеевич Некрасов! — рявкнул Р.Т., махнув золотой тростью, как дирижер палочкой. За неимением оркестра на него уставились едущие в вагоне пассажиры, они же, стало быть, слушатели и зрители. — Поэт­-демократ, народный заступник, главный редактор журналов «Современник» и «Отечественные записки», автор поэмы «Кому на Руси жить хорошо». Два отрывка из поэмы «Современники»! — как заправский конферансье, объявил Р.Т. и тут же начал с выражением декламировать:

Грош у новейших господ

Выше стыда и закона.

Нынче тоскует лишь тот,

Кто не украл миллиона...

И после паузы, откашлявшись:

Я — вор! Я — рыцарь шайки той

Из всех племен, народов, наций,

Что исповедует разбой

Под видом честных спекуляций!

Где сплошь да рядом — видит бог! —

Лежат в основе состоянья

Два­-три фальшивых завещанья,

Убийство, кража и подлог!

Где позабудь покой и сон,

Добычу зорко карауля,

Где в результате — миллион

Или коническая пуля!

Пассажиры как завороженные следили за сложными геометрическими фигурами, вычерчиваемыми в воздухе золотой тростью. Каргин смотрел на них и едва не задыхался от ненависти к изгалявшемуся над простыми людьми Р.Т. Ему было до слез жаль и пожилую интеллигентную женщину с лицом как печеное яблочко — учительницу или врача; и трудового, не спившегося мужика, опустившего на колени тяжелые ладони; и паренька, уставившегося в обшарпанный (значит, много читает!) ридер; и девушку-­студентку, сообщавшую подружке по телефону последние новости о некоем Андрюшке, завалившем сессию и окончательно ушедшем от Нонки Григорян с третьего курса.

Неожиданный ответ на вечный русский вопрос « кто виноват ?» стучал в голову Каргина, как в барабан: «Я! Я! Я!» Но литавры, знающие ответ на второй вопрос — « что делать ?» , — пока безмолвствовали .

— Да, — обвел немигающим совиным взглядом лица пассажиров Р.Т. — Это я! Тот, кого вы ненавидите всей душой. Кто отнял у вас... Широка страна моя родная, — вдруг запел дурным голосом, — много в ней лесов, полей и рек... Я другой такой страны не знаю, где так вольно... — на мгновение задумался . — Да, это я! Кто превратил вас в пыль. Кто отнял будущее у вас и ваших детей. И мне вас не жалко, потому что вы все отдали сами. Таких, — снова омерзительно запел, — не берут в космонавты! Таких не берут в аргонавты! Таких не берут никуда! А вот я буду брать все, что захочу! А вы будете отдавать и... — Р.Т. похабно подмигнул студентке, — давать, если, конечно, я того пожелаю. Но мне этого мало. Я хочу, чтобы вы любили меня. А в идеале — были готовы умереть за мои миллионы, мою яхту, мой дворец на Бермудах! Я хочу, чтобы вы, как булгаковская собака, бодрились под ножом! Чтобы кричали на расстреле: «Да здравствует Абрамович!» Или... Я дарую вам свободу самим выбрать имя и фамилию, кого вы будете славить на расстреле, — величественно махнул рукой Р.Т. — Авена. Чем вам не нравится Авен? А пока что... подайте­-ка мне... Даже не знаю на что... Не важно! Придумайте сами! Нет-нет! — брезгливо отстранился от немедленно поданной узбеком или таджиком в бейсболке замусоленной десятки. — Передавайте вперед, я приму на выходе! Мелочь, полтинники и сотенные не беру! Начинаем с пятисот!