Дмитрий Вересов - Невский проспект

Осталась в запасе одна некондиция – какие-то польские баночки, которые не признавали в отечественных пунктах приема стеклотары.

– Везите в Польшу! – сказала приемщица Вадиму.

Тот, однако, посчитал предложение нерентабельным и попытался даже разъяснить ей почему, но был вытеснен из пункта приема двумя алкашами, принесшими целый рюкзак, набитый отечественными пивными бутылками.

И вот теперь польские банки оказались востребованы. Марков, откликнувшись на просьбу хозяина квартиры спуститься с эмпиреев и подняться на антресоли, пытался разыскать их, в смысле банки, среди старого скарба. При этом Кирилл вспоминал дедовскую дачу – там можно было часами копошиться на чердаке. И дед никогда не кричал ему, что он измажется в грязи или поранится. Единственное условие, которое выдвигал дед и Кирилл соблюдал неукоснительно, – ни одна из найденных им вещей не должна покидать чердак без предварительного согласования. А на чердаке и правда было грязно и валялись затвердевшие мышиные катышки – мыши навещали дачу зимой, но с наступлением весны уходили. Один раз Кирилл даже нашел дохлую крысу, в другой – поранился о торчащую спицу от старого зонтика, похожего на крыло сказочного дракона. Здесь он ощущал себя рыцарем, забравшимся в заброшенный замок. В темноте все казалось заманчивым и загадочным, а старый сундук – полным сокровищ, хотя ничего там не было, кроме старых журналов, велосипедного звонка и старой треснувшей чашки.

Как-то раз он заснул там, возле сундука, и увидел во сне зеленые холмы, где не был ни разу в жизни. Он потом увидит эти холмы наяву, но сон уже забудется безвозвратно, потеряется за чередой других, и ему не придется удивляться странной природе сновидений, порой открывающих завесу над временем.

На антресолях у Иволгиных никаких сокровищ не хранилось, но Марков не мог отказать себе в удовольствии перебрать ящик, куда хозяева сложили старые книги, выбросить которые было жалко, а держать на полке ни к чему. Вот учебник английской грамматики с рисунками Бидструпа, какие-то руководства по садоводству… Еще одна книжка в серой обложке называлась «Гость из бездны» и принадлежала перу некоего Мартынова. Не глядя в выходные данные, Марков мог сказать, что издана она в шестидесятые – видно по оформлению. Он пролистал страницы, читая по диагонали. В книге рассказывалось о хорошем советском гражданине, который скончался после войны за границей и его переправили на родину в цинковом гробу. Гроб попал в пожар, половинки сварились, а в далеком будущем гроб нашли и открыли. Герой, как оказалось, за эти годы хорошо мумифицировался; медицина будущего сумела его воскресить, и весь роман он путешествовал по родной планете, ставшей единым Советским Союзом, поражаясь размаху научно-технического прогресса. Книжка была правильной, как и ее герой, и потому – скучной. Но тоску своего правильного героя автору удалось передать, несмотря на наивный антураж. Книжка наталкивала Кирилла на мысли, которые вряд ли приходили в голову ее автору. В последнее время Маркову часто казалось, будто здесь он такой же гость из бездны, а дом его там, в Британии, где сейчас бродит Невский.

– Ты лучше вот это почитай! – Вернувшийся с прогулки Домовой принес целый ворох газет. – Стоило мне назвать киоскерше твое имя, как вокруг мгновенно собралась толпа. «Проведите, проведите меня к нему, я хочу видеть этого человека!» – вот, что они кричали!

Домовой, разумеется, преувеличивал, но скудная советская пресса действительно отреагировала на спектакль.

«Оригинальная трактовка великой пьесы может вызвать недоумение у поклонников классической интерпретации. Однако нужно отдать должное постановщику, его интерпретация не выглядит оскорбительно-вульгарной, подобно некоторым из театральных экспериментов нашего времени». – Марков с увлечением перелистывал газеты, уделившие хотя бы пару строк «его» «Гамлету», и чувствовал, как каждая из этих строк задевает тайные струнки его души. Струнки тщеславия.

Что касается самого Маркова, то один из критиков счел нужным упомянуть его в числе многообещающих молодых исполнителей. Удивительно, думал Кирилл, что делает с человеком слава, даже если она пока выражается в паре неразборчиво отпечатанных на последней странице «Смены» абзацев.

Отзывы в целом были положительными. Правда, проскользнуло и несколько ехидных рецензий, в одной из них, написанной в духе фельетона, автор сетовал на скудость фантазии современных постановщиков, которые, силясь привлечь внимание публики, берутся за переработку классических сюжетов. Промелькнуло еще малознакомое широкой публике слово «постмодернизм». Возможно, толика правды в этом была, но автор утопил ее в неуклюжем сарказме. Да и в любом случае советский человек был воспитан самым удивительным, с точки зрения здравого смысла, образом. Отрицательный отзыв со стороны официальной печати был для него лучшей рекламой. Главное, чтобы количество этих отрицательных отзывов не достигло критической отметки, за которой должна была последовать реакция министерства культуры.