Алексей Колышевский - Секта. Роман на запретную тему

Здесь наша история могла бы стать описанием хитрости генерала Пети, который хоть и не был медиумом, да и вообще относился ко всякого рода чертовщине с долей сарказма по причине вживленного в мозг в суровых условиях военной академии материализма, тем не менее восполнял отсутствие дара предвидения своей блестящей интуицией и чрезвычайной любовью к коварству различного рода. Соперник, попавшийся Сушко, был не просто силен, он был по меньшей мере равнозначен и любил играть на опережение. Однако с определением того, что заменяло Сеченову душу, кажется, и так все ясно. Острослов и циник Сеченов к зрелому периоду своей жизни стал настоящим чудовищем. Однажды один смелый кандидат исторических наук, которого пригласили в телевизионную программу осветить какой-то там исторический аспект, не выдержал и смело провел параллель между группенфюрером СС Мюллером и нашим родным группенфюрером Сеченовым. Эфир был прямым, и телевизионщики не смогли вырезать смелое сравнение пылкого кандидата, так как резать прямые эфиры пока что не умеет никто и нигде. Генерал Петя на следующий день просмотрел эту передачу в записи и, говорят, долго смеялся. Даже назвал историка «чудаком» и «сказочником», что, впрочем, не помешало историку спустя пару месяцев погибнуть в автомобильной катастрофе. Генерал Петя, который любил засиживаться в кабинете допоздна, а иногда ночевал прямо на работе, прокомментировал его смерть в присущей ему манере: «Мюллер любил устраивать всем автокатастрофы, он даже собственному сыну организовал такой же шумный уход из жизни. Раз этот ботаник меня под Мюллера подровнял, так я даже ничего особенного придумывать не стану. Пусть потом не обижается, что у его „жигуленка“ шаровые отвалились прямо перед „КамАЗом“.

Достать Сушко было главной задачей генерала. Для этого он был готов пойти на любые, как он их называл, «побочные» жертвы. Поэтому когда перед Сеченовым встал вопрос «или его друг, отец Игоря, или еще один гвоздь в гроб Сушко», генерал Петя раздумывал недолго. Тогда, в девяносто втором, у него появился реальный шанс приблизить своего агента Игоря вплотную к врагу. Таков был план генерала.

Но в любом, даже самом продуманном плане всегда есть место для случайной нелепости, и нелепость такая произошла в самый ответственный момент. Тот, кто должен был устранить Андрея Лемешева, был перехвачен людьми Пэм, допрошен с применением развязывающей любой язык «сыворотки правды», после чего исчез, и никто никогда не видел даже останков неудачливого убийцы. Американцы выполнили то, что должен был выполнить человек Сеченова, и довели дело до конца, завладев подлинником тетради Авеля. Казалось бы – вот оно! – остается лишь расшифровать текст, а это не Нострадамус, наш монах писал, что видел, без малейших иносказаний и эвфемизмов. После расшифровки передать текст в распоряжение Сушко и запустить в действие план ликвидации указанного в пророчестве будущего спасителя России. Казалось бы, все очень просто. Однако верный пес не получил ничего.

У американцев был свой собственный план, и Сушко отнюдь не играл в нем главную роль. В ЦРУ умеют придумывать многоходовки, действие которых порой бывает растянуто на долгие годы. Почему? Потому что в этой организации прекрасно знают: История, как и всякая женщина, время от времени беременеет. Плод, ею вынашиваемый, – это Событие, с рождением которого начинается новая эпоха. Помочь ей разрешиться от бремени приходится порой самым непредсказуемым образом, и всегда есть акушер, человек – историческая личность, которая должна принять этот плод. По мнению американцев, сын украинского карателя на роль акушера не подходил. У них на примете был кто-то другой. Кто-то, о ком они еще не знали. Кто-то, кто должен сыграть свою роль, и он ее обязательно сыграет. Скоро.

…Игорь очнулся только на пятый день после операции. Он медленно открыл глаза, ощутив ресницами шероховатость бинтов, туго стянувших лицо. Пошевелил губами: все те же бинты. Лицо даже по ощущениям не свое: нос какой-то большой, подбородок стал крупнее…

– Пэм?

– Да, милый. – Ее рука, холодная, как талая вода, и слова, теплые и волнующие.

– Почему у тебя холодные руки?

– Я волновалась, Эгер. Я и сейчас очень волнуюсь.

– Да брось ты. Что со мной могло случиться? Или тебя волнует другое?

– Я хочу посмотреть на тебя… нового.

Пришел врач, зевнул, взял в руку хирургические ножницы, разрезал слой бинтов вначале справа, затем слева: