Валерий Волошин - После приказа

И был у нас «любимец публики» Сережка Мохов, классный гранатометчик, заводила, каких свет не видывал, шутник и балагур. В атаке — он впереди, на походном привале — первым откалывал коленца, да так, что остальные, уставшие и не уставшие, срывались в гопак. Мог он со скуки и в самоволку смыться. Правда, тут я на него «стучал», в основном на собраниях, когда Серега горячо выступал, бил себя кулаком в грудь, призывая к крепкой дисциплине. Я вставал тогда и припирал оратора к стенке: мол, красивые слова глаголишь, а сам вчера через забор прыгал.

Но Мохов не обижался на меня. Его повсюду окружала солдатская братия (та меня честила вовсю за «стукачество»). Особо он благоволил к Вадьке Батону, своему земляку-увальню. Тот вечно после обеда забегал в солдатскую чайную и покупал вместо «Примы» горячий батон, который, ломая, поедал махом, не запивая ни соком, ни молоком. Словом, дружками они были не разлей вода. Но мне казалось, что Батона Сережкины подвиги в боевой и политической подготовке радовали меньше, чем «шалости». Потому что он никогда не кричал «Ура!», когда Мохов разметеливал в щепу первой гранатой мишень, но всегда с восхищением рассказывал о его похождениях и обязательно в моем присутствии: дескать, слушай, «стукач», мотай на ус.

Как-то поутру, когда мы, уже надраенные до блеска, наодеколоненные, благоухающие резким запахом гуталина, забивающим все другие нежные ароматы на свете, ожидали зычную команду старшины на построение, вместо нее вдруг услышали душераздирающий вопль Валико. Многие сразу и не поняли, что у него пропали деньги. Но после того, как дошло, зашумела, загалдела казарма в возмущении.

Кто служил в армии, тот знает, что представляет из себя ситуация, когда у солдата начинает колебаться вера в того, кто стоит с тобой рядом. Не до решительной атаки в настоящем бою, если разуверился в товарище, бегущем тут же, в цепи. Будешь косить глаза: а не отстал ли он, не оказался позади? И сам не вырвешься вперед, чтобы от греха подальше, не подставить спину… Так и протопчешься в неуверенности, пока пуля врага не сразит в грудь и тебя, и того, кто так же, с опаской, притоптывает рядом. Вот какое у нас появилось гадкое чувство, когда Валико с возмущением потребовал найти вора.

— Надо проверить каждого, никого не выпускать!

— Хе-е, какой дурак при себе чужие деньги держать будет. В тумбочках, постелях надо рыться, — предложил Батон.

— Правильно! — поддержал друга Мохов.

— Нет, неправильно, — настала очередь высказаться и мне, «стукачу», так как поглядывали парни в мою сторону. — Не к чему всех подвергать унизительной процедуре. Деньги под подушкой у Мохова, а подложил их ему негодник — Батон!

Будто бомба, начиненная атомным зарядом, рванула. Если бы не присутствие офицеров, то для Батона, наверное, конец бы наступил. Он, правда, попытался отбояриться, верещал, брызжа слюной:

— Кто докажет! Может, это «стукач» сам все обстряпал, потому что на меня зуб точит?

Но мы и это предусмотрели. Мы — ротный актив. Чувствовали подлую душонку и приглядывались к ней. В общем, свидетели оказались, Батону крыть было нечем, пал на колени, умоляя простить, ибо знал, чем тогда дело кончится…

Теперь ясно, откуда тянутся нити добровольной подлости? Мы, когда встречаемся с Сергеем Петровичем Моховым (а дружны с ним и по сей день), частенько задаемся этим вопросом. Он, кстати, тоже «стукач» наипервейший. И вообще после того случая в нашей роте резко изменилось отношение к этому слову. Сергей Петрович, порой вспоминая о том времени, не удерживается, треплет меня по плечу: «Спасибо, друже, что глаза мне раскрыл. Ведь если б не ты, как бы я оправдывался, что невиновен. Руки б на себя наложил!» И я не сомневаюсь, так бы и случилось, не будь в нашем коллективе крепкого ядра «стукачей». И еще думаю, насколько ханжеское лицемерие глубоко в крови подлецов и как оно может перекрутить честного человека.

Ханжество. Вот где собака зарыта. Оно не всегда заметно, а если и проявляется в незначительной степени, то мы не всегда обращаем на него внимание, не бьем тревогу. Распетушился сын-подросток перед отцом, радует его, обличая вред курения, клянется: в жизни папироску в рот не возьму! Сам за порог — задымил, рисуясь перед пацанами. Еще грозит им: не вздумайте языком трепать, чтобы батя узнал, не то… А папаша тем временем наедине с женой распекает соседа-гуляку, мол, смотри, милая, я ведь не такой, люблю тебя вечно. Но представился ему случай, и нырнул «верный» супруг, не задумываясь, в омут прелюбодеяния…