Сергей Алексеев - Когда боги спят

— Ну и хорошо, — Крюков глядел в пол. — Не придется долго объяснять… Я не могу вступить в должность только по одной причине — не хочу. Руководство областью — не мое дело. С самого начала не хотел и не стремился. На выборы пошел из спортивного интереса. Поэтому у меня есть вполне конкретное предложение к вам, Анатолий Алексеевич. Я инспирировал жалобу, чтобы выборы признали незаконными. Назначают новые, где на финише опять будем мы с вами. Перед днем голосования я сниму свою кандидатуру.

— И выйду сухим из воды? — ухмыльнулся Зубатый, поскольку детектор лжи зашкаливал.

— Я приехал и покаялся перед вами искренне, чтобы вы помогли мне.

Он не заикался, но губы дрожали, и нос заострился, как у покойника.

— Однажды хотел помочь, — Зубатый вздохнул. — Но вы меня не послушали.

— Когда? Не помню…

— А когда говорил, чтобы никогда и ни при каких условиях не упоминали, что ваш отец — алкоголик и бил вас головой о стену.

Крюков вскинул голову.

— Но он действительно был алкоголиком и бил.

— Ничего вы не поняли!

— Анатолий Алексеевич, я предлагаю вам нормальный вариант. Максимум через полгода вернетесь в свое кресло, а после отмены результатов будете исполнять обязанности.

— Не хочу, — бесцветно произнес Зубатый.

— Что вы не хотите?

— Ничего не хочу.

Показалось, Крюков усмехнулся, и губы перестали дрожать.

— Такого быть не может. Должность губернатора для вас сейчас выход из положения. Особенно после того, как не назначили гендиректором Химкомбината. Вам лучше принять мои условия, они взаимовыгодны.

— Да я за выгодой не гонюсь, — отмахнулся он. — Не купец же… Так что вступай во власть через не хочу. Выбрали — руководи!

— Вы что, на самом деле отказываетесь? — чему-то удивился Крюков.

— Категорически.

У него искривился рот, на тонком горле вспыхнули розовые пятна, и только сейчас Зубатый подумал, что он может быть серьезно болен, но признаться в этом не хочет, и потому окольными путями пытается уйти от должности первого лица области — лицо-то будет на виду! И не с матерью он ездит по больницам, а сам пытается хоть как-то поправить здоровье…

— М-можно еще подумать, — вялым, неуправляемым языком пролепетал он. — Й-есть время…

— Нечего тут думать. Неужели вы надеялись на что-то еще?

— Да, я надеялся, — он ломался на глазах, и казалось, сейчас заплачет. — М-мне говорили, вы благородный, ум-меете прощать. Вы же понимаете, если я не вступлю в должность без веских причин, к-конец всему. С отменой результатов будет скандал, н-но скандал — это не гибель. Даже наоборот… У вас есть возможность все уладить. В администрации президента имеете хороший вес, там согласятся на м-мирное решение. Я надеялся, но вы человек м-мстительный!

Он не заплакал, а напротив, вдруг встал, вскинул голову и глянул сверху вниз. Где-то в гортани у него клубился рой слов, возможно, резких и обидных, но спазм перехватил горло, и вырывалось лишь мычание, как у глухонемого. Василий Федорович обернулся и замер, а Крюков схватил пальто, шапку и выскочил из дома, оставив распахнутой дверь.

Василий Федорович выждал паузу, после чего захлопнул дверь и сказал горько:

— Плохи дела. Проклятье на нем, и сдается, родительское.

В машине он принял таблетку, пришел в себя, немного успокоился, но стал хмурым и молчаливым. Помощники знали его нрав и потому не доставали вопросами, хотя чувствовалось, что едва держатся, задавливая любопытство. Через сорок минут Крюков съел еще одну таблетку, откинул спинку сиденья и прикрыл глаза.

Он мог давно избавиться от своей болезни, нужно было лечь в клинику на месяц-полтора, пройти курс лечения, в том числе, и гипнозом, что ему несколько раз предлагали во время депутатского срока, и после этого забыть о головных болях, заикании, спазматических приступах и прочих неприятных вещах, доставшихся от детства. Пожалуй, он сделал бы это еще в военно-политическом училище, где для курсантов важной считалась правильная речь с хорошей дикцией, спокойное и уверенное лицо, а не гримасы и подергивания, но во время очередной медкомиссии, когда решался вопрос об отчислении по состоянию здоровья, Крюкову попался профессор Штеймберг, который тщательно осмотрел, изучил медицинскую карту и протестировал курсанта.

— Учитесь, молодой человек, — сказал он. — Ваша болезнь не помешает службе. А скорее, наоборот, ей поможет. Счастливых обладателей такого заболевания помнит все человечество. От нее страдали и благодаря ей покоряли и удивляли мир Александр Македонский, Юлий Цезарь, Петр Первый и, наконец, Адольф Шикльгрубер, более известный под псевдонимом Гитлер. Нет, история лжет, у них не было пошлой эпилепсии, у них была болезнь гениальности. Представляете, если бы нашелся какой-нибудь медик и забраковал их? Как бы повернулась история?