Сергей Алексеев - Когда боги спят

— Где же твоя техника? — спросил он будто невзначай. — Сломалась, что ли?

— Украли, — бездумно обронила мать. — Когда лежала пластом, какие-то ребята пришли и все взяли. Дверь не запирала, чтобы соседям замок ломать не пришлось, когда умру…

— Какие ребята? Не узнала никого?

— Да узнала… Ну что теперь? Пускай уж, все равно, так и так пропадет…

— Откуда они? Кто такие? — у Крюкова скулы свело от обиды.

— С Сибирской шахты вроде. Один парень Фильчаковых поскребыш… А ты не жалей, мне ни к чему телевизор. Я сейчас умом живу да памятью, лучше, чем кино смотрю.

— Ладно, разберемся, — успокоил сам себя. — Видишь, уезжать тебе надо, как тут одной? Кто защитит? Полный беспредел.

— Везде одинаково, в вашей Москве еще больше сраму да беспорядка, — равнодушно проговорила она. — Народ с ума свели, так чего спрашивать?

— А мы не в Москву поедем, в другой город, старый, красивый и тихий.

— Нет уж, не поеду, не зови…

— Погоди, мам, ты подумай, я не тороплю.

— Надолго ли приехал? — она вроде немного оживала, по крайней мере, изредка отрывала взгляд от стола с рассыпанной гречкой.

— Дней на пять…

— А что же один?

— Я не один, мам…

Она слегка встрепенулась.

— Где?.. Почему не заходят в квартиру?

— Я с телохранителями приехал, с помощниками.

— Почему жену не взял, внука?

— Они ждут тебя дома, — Крюков неопределенно махнул рукой.

Сейчас он не хотел говорить, что вот уже два года, как разошелся с женой, которая уехала из Москвы в военный городок, где осталась квартира, и теперь пакостит, вредит ему, поливая в газетах грязью. Накануне выборов пошла на сговор с соперником и дала интервью на телевидении, чуть не провалив его — иначе наверняка победил бы в первом туре…

Мать смела отобранные зерна в кружку, мусор и камешки ссыпала в железный ящик с углем, сняла очки и словно проснувшись, спросила с боязливым любопытством:

— А на что тебе телохранители?

— Теперь я губернатор, мама.

Она сцепила сухонькие ручки перед собой, горестно покачала головой.

— Дожил бы отец, вот было бы…

И, не договорив, умолкла с остекленевшим взором.

Весь остаток дня он ждал вечера с такой же страстью, с какой в юности боялся его и спешил попасть домой, пока не стемнело. В предвкушении он позволил себе выпить стакан шампанского, что делал очень редко, наученный судьбой отца. Мать, сидя за столом с сыном и его охранниками, как с тремя добрыми молодцами, окончательно вышла из отстраненного, самоуглубленного состояния, оживилась, стала называть Крюкова по имени (будто вспомнила его!) и уже смотрела со знакомой лаской.

Наступило время, когда можно было поговорить об отъезде, но Крюков не стал торопить событий и жечь лягушечью кожу, оставил все на утро, которое вечера мудренее. Собрать вещи — дело пяти минут, поскольку он не хотел брать с собой хлам, нажитый шахтерским трудом, с билетами же на самолет проблем нет, машину из Кемерово пришлют по первому звонку…

И вот когда на улице засинело, он встал из-за стола, потянулся, разминаясь, крякнул от души.

— Эх, а не пойти ли нам прогуляться? Засиделись!

Телохранители послушно вскочили, а мать расстроилась.

— Да куда же вы на ночь глядя?

— Прошвырнемся по улицам родного города, — весело сказал Крюков. — Путешествие в юность!

— Ты ведь не юный, сынок. Говоришь, в губернаторы вышел…

— Погулять хочется! — засмеялся он и приобнял ее за плечи. — Как жениху перед свадьбой!

— А мне — на внука глянуть, — вдруг загрустила она. — Да и жену твою никогда не видала…

— Еще посмотришь, — пообещал Крюков. — Надеть бы что-нибудь попроще. Куртяшки моей старой не сохранилось?

— Как же? Все берегу, — захлопотала мать. — Ты ведь с мальчишек в казенное нарядился, вся одежа осталась, в кладовой висит. Да налезет ли? Вон какой стал! И к лицу ли будет в старом по городу ходить? Поди, нехорошо…

— В самый раз, мам! Хочется юность вспомнить!

— Не набаловал вовремя, вот и тянет, — посожалела мать и добавила вслед. — Если что, там и отцова «москвичка», и фуфайка, новые совсем…

Одевались в кладовке, примеряли, смотрели друг на друга и смеялись от души. Куртка, в которой еще в восьмой класс бегал, оказалась впору, только рукава коротковаты, руки стали длинные, хотя мать всю одежду брала с запасом на вырост. Телохранителя Ефремова он обрядил в старый отцовский ватник, а Кочиневского, природного казака, в «москвичку» и овчинную папаху.

— Ну, шашку бы тебе!