Сергей Алексеев - Когда боги спят

Все, что Катя рассказывала, имело место быть, но напоминало пытку и, в конце концов, Зубатый начинал злиться и спрашивал:

— Я-то что могу сделать с ним?

Этот вопрос становился сигналом. Вскоре в департамент культуры приходило письмо с подписями обиженных актеров и актрис, а таких всегда хватало, но имени Екатерины Викторовны там никогда не было.

Очередного главного сжирали живьем. А все это происходило из-за банальной причины — не хватало денег на постановки, актерам же хотелось играть, и шла постоянная драка. Доходило до абсурда, когда мужчины готовы были играть женские роли и страшно завидовали женщинам, и наоборот…

Родионов был ставленником Кати и Ал. Михайлова, потому работал уже года три.

— Ты должен вернуться, Толя, и навести порядок, — заявила Катя, как все приезжающие в Соринскую Пустынь.

— Куда вернуться? Ты думаешь, что говоришь?

— Есть все условия для возвращения, — вдруг вмешалась бесприданница.

— Все, это не обсуждается, — отрезал Зубатый. — Я никуда не собираюсь возвращаться.

— Как же я буду без работы? — воскликнула Катя, что означало близкие слезы. — Что станет с Лизой? С нашим будущим внуком? Неужели ты ничего не сделаешь для нее?

Он не хотел язвить, тем более, издеваться над ними — женщины и так выглядели жалко, но получилось непроизвольно.

— Она все еще беременна? — спросил серьезно.

Пауза означала, что сейчас стол обольется слезами, но заплакала одна бесприданница, тихо и горестно, как и положено сироте.

— Как ты смеешь? — прошептала Катя. — Ты потерял остатки совести. Она ехала к тебе, как к отцу. Она полторы тысячи километров вела машину, тут же ела, спала — к тебе стремилась, за помощью. Потому, что она носит под сердцем твоего внука!

У Лизы потекла краска, отчего глаза будто провалились, сделались черными и страшными.

— За что вы так не любите меня?

Зубатый слышал это от нее не первый раз и опять почувствовал, как внезапный гнев начинает скручивать его судорогой. Он уже готов был спросить, мол, за что же любить вас, но в это время двери горницы распахнулись, и перед ними оказалась бабка Степанида. Все произошло, как в театре и, пожалуй, на минуту возникла немая сцена.

— Вы что, девки, на мужика навалились? — вполне мирно спросила она. — Что вы все за глотку берете? Кто из вас беременный? Ты, что ли?

И уставила палец в бесприданницу. Та немного сдвинулась на лавке, приоткрыла рот, и на лице образовалось три черных пятна.

— Вам что нужно? — спросила Катя.

— Мне-то ничего. Это вы хлопотать приехали.

— Можно, мы побеседуем с Анатолием Алексеевичем?

— Беседуйте да не врите. А то ведь стыд и срам слушать.

Она бы ушла назад — уже и двери потянула за собой, но Катя возмутилась.

— Что вы такое говорите? Как не стыдно! Пожилая женщина!

Бабка Степанида оставила двери и перешагнула порог.

— Ты что это меня стыдишь?

Бесприданница отодвинулась еще дальше, в красный угол, отчего там потемнело, и лицо ее с тремя черными пятнами стало напоминать череп.

— Почему вы сказали, будто мы врем? — все еще не сдавалась Катя. — Мы честные и порядочные люди!

— Ты же сказала, девка беременная. А она пустая.

— Как это — пустая? Седьмой месяц!..

— Ой, да замолчи! — отмахнулась бабка Степанида. — Ты что, слепая? Седьмой месяц — пузо до подбородка, а у нее где? Дай-ка, гляну?.. О-ох, девка… Да у тебя там все вязано-перевязано. Я же вижу. Один раз и родила, а больше не будет.

Катю будто бы затрясло.

— Да это же… Как вы можете?.. Говорить такое?.. Беременной женщине?

— Ты уж лучше молчи, — посоветовала она. — А то ведь про нее много чего можно рассказать. Несчастная она девка!

— Нет, это невыносимо! — Катя вскочила, пытаясь заслонить собой Лизу. — Какое хамство! Какая наглость! Анатолий, почему ты это позволяешь?

У Зубатого было состояние точно такое же, как тогда, на Серебряной улице.

— Зря ты меня срамишь, — жалостно сказала бабка Степанида, уставившись на бесприданницу. — Не хотела, да придется сказать. Ее первый отец испортил. Семь лет было. Вот отсюда и проклятие… Отца — в тюрьму, а к матери ухажеры ходили…

— Прекратите!..

— Ох, беда… Как ей тяжко-то было, покуда не выросла. Эвон, шрам-то на щеке — от матери достался. А выросла, так вся во лжи извалялась. Жизнь передком брала, обманом да хитростью. Свое дитя хотела вытравить, но плод крепкий был. Вот и родила.

— Господи! Да что же это творится?! — взмолилась Катя.

Бабка Степанида голову опустила и спросила со вздохом: