Сергей Алексеев - Покаяние пророков

— Та ж державу разделили, а мы того не бачили. — Старушка вдруг заплакала, но тут же утерла слезы концами платка. — И собралысь в Малороссию ехать, шоб на ридной стороне помереть. Хозяйство продали, из хаты выписались тай тоже продали и поихалы у город, на железнодорожну станцию. Тута и побачили, шо державы нашей нема, усе ляхам поганым витдали, а грошей на два билета до Малороссии не хватает. Поплакали та и пошли вспять, а хата вже чужая. Ее хвермер купил, шо харчевню держит на мочевой точке. Взад вертать за те же гроши не хочет, на коленях стояли, просили… Наша хата ему и не треба, купил, шоб никому не досталась, тай еще ж обманул, гроши его подешевели. Истинный байстрюк! Вин дюже на Луку рассердился, шо кобели наши его постращали. Так и живем. Хата чужая, пропыски нема, а тут глава администрации приезжал, каже, мы люди без гражданства. Каже, езжайте у свою Хохляндию. Срок назначил. Шо робыть? В Малороссию ехать — грошей нема… Пид зимлю уйдем, як чирви…

— Верно старики сказывали, страшно в миру жить, — вздохнула Вавила. — Чем же помочь вам, люди добрые?

— Та чем ты поможешь, колы сама ховаешься? Колы тебя с войском шукают? — Старушка взяла фонарь и пошла назад. — Нет нам миста…

На обратном пути она еще один ход показала, еще не дорытый, — корову выводить из-под земли на пастбище. А когда вернулись в схорон, там оказался дед Лука, и старушка виновато засуетилась.

— Я тильки один ход показала — на речку. Шоб воды себе принесла та воздухом дыхнула.

— Хай, — отмахнулся тот и взял фонарь. — Заполночь мне у нору харчей принеси та горилки.

— Ты куда, диду? — испугалась старушка и запричитала: — Опять зимлю рыть? Та ж давно ли тебя привалило? Та ж давно ли я тебя доставала, як из могилы?..

— Геть! К Юрию Николаевичу пошел. — Он прихватил короткую лопату и открыл потайную дверь. — Когда вин приедет, никто не бачит, а дивчине шо ж, век пид землей сидеть? Нехай в хату ходит…

Старики разошлись всяк в свою сторону, и Вавила наконец-то осталась одна, иконки поставила в тот же угол, где хозяйские, свечечку затеплила и встала на молитву. Однако с трудом прочла «Отче наш», стиснула четки в руках и замерла: не идет Божье слово в схороне, будто земля давит, сжимает со всех сторон и в груди так тесно, что и дышать нечем. Душа оцепенела.

Постояла так, будто немая, попробовала мысленно помолиться, но заметила: робеет разум и мысль задыхается, будто огонь без тяги. Вот если бы встать на камень намеленный, поднять руки к небу — и сразу бы услышал Господь…

Взяла иконки, свечку и пошла ходом к речке. По пути заметила свет в боковой норе, заглянула, а там старик стоит на коленях и будто молится, но не кресты кладет и поклоны бьет — глину топором рубит и руками отгребает. Выбралась она к божьему свету, умылась ледяной водой и будто наваждение смыла. Река шумит, пенится на камнях, сверкает в вечернем солнце, обледеневшие за зиму сваи стоят на стрежи, будто девицы в воду забрели и подолы приподняли, чтоб не замочить. А на том берегу лес оживает, вот уже и легкой бежевой дымкой подернулся — сок еще не пошел по деревам, однако ветви их оттаяли, согрелись и зашевелились почки. И где-то там же тетерева расселись по вершинам берез и так булькают, что, кажется, кипит все пространство. Еще неделя, две, и этот любовный кипяток окропит землю, побьет снег, и только тогда появится истинный запах весны, сладко томящий душу.

От молитвы ее отвлек старик, прикативший тяжелую тачку. Молча высыпал землю в поток, встал на колени, напился и опять скрылся в норе. Вавила посмотрела, как вода уносит комья глины, и тоже пошла назад. А в схороне ее ждала старушка — еду принесла.

— Прости ради Христа, — повинилась перед ней. — Да токмо не стану я есть, нельзя мне, обычай такой. Покуда Юрий Николаевич не вернется, поститься буду.

— Дывитесь, який обычай — не исты! Шо це такс?

— Так заведено у нас, след участь путника разделить, чтоб ему легче было.

— Та ты ж голодом себя уморишь! Когда вин вертается? А колы через нидилю, а то другу?

— Ты мне, бабушка, муки немного принеси и соли, — попросила Вавила. — Я жданки испеку и стану есть. А еще рукоделье какое. Нельзя нам без дела сидеть, грех.

— Та шо ж я тебе принесу?

— Любую женскую работу, бабушка. Хочешь, я тебе и спряду, и сошью, и свяжу или вышью.

Старушка так и не поняла ничего, однако согласилась и когда уже заполночь спустилась в схорон, чтоб деда накормить, принесла муки, соли и узелок с тряпьем, лоскутное одеяло шить. Боярышня тут же замесила тесто, в холод поставила, чтоб не забродило, и взялась выкраивать лоскутки и сшивать вручную. Наутро же, когда печь истопили, поднялась наверх, выпекла жданки и сложила в холщовую сумочку.