Сергей Алексеев - Покаяние пророков

И теперь если предводитель куда-либо уезжал, то обязательно заглядывал в конюшню.

— Скоро придет твой звездный час, — пообещал он коню и похлопал по изогнутой шее.

Уже из машины предводитель позвонил Галену, сказал, что вылетает в Питер, и велел начинать работу с Автором.

Всегда невозмутимый барон заколебался.

— Предлагаете мне составить первый разговор?

— Обязываю! Подготовьте его, объясните ситуацию, поставьте задачу. Все как мы намечали. Пока я не вернусь, пусть сидит и думает. Поселите в моих апартаментах, свободу не ограничивайте, но под пристальным наблюдением.

Гален был искусным мастером «разговорного жанра», обладал редким даром убеждения и внушения, однако при этом не любил ответственности.

— Генрих Сергеевич, я боюсь навредить, — начал упираться он. — Первый контакт всегда самый важный, и вы сделаете это лучше. Тем более что с Автором уже встречались…

— Надеюсь на вас, барон! — жестко оборвал предводитель. — Не забывайте генерала. С Богом!

Он велел водителю выставить на крышу спецсигнал и гнать по осевой; его всю жизнь преследовал рок опоздания, всегда не хватало одной минуты, а то и вовсе нескольких секунд. Он прилагал огромные усилия, чтобы преодолеть судьбу, но стоило чуть-чуть расслабиться, потерять ощущение времени, и все шло насмарку.

Палеологов родился и вырос в Ленинграде, поэтому ездил сюда с удовольствием и тайной надеждой хотя бы раз задержаться на сутки, чтоб без всяких дел и забот побродить по местам юности, переночевать не в гостинице, а у отца на Васильевском, под особое, ностальгическое настроение, может быть, даже зайти к матери на Грибоедовский. Однако всякий раз, едва вывалившись из поезда или самолета, он забывал, в каком городе находится, и не то что суток — часа свободного не было. Иногда, переезжая с одной важной встречи на другую, из окна машины он видел что-нибудь памятное, просил остановить и несколько минут потом стоял, тупо соображая, зачем же остановился. В лучшем случае он успевал позвонить родителям, и то, чтобы не расстраивать, врал, будто звонит из Москвы, благо появились сотовые телефоны.

В столице Палеологов закончил историко-архивный институт, в общей сложности прожил уже тринадцать лет и все это время ее ненавидел. И когда искал любую работу без прописки, и когда был уже полноправным москвичом и устроился по специальности в музей Октябрьской революции. Однако, достигнув желаемого, понял, что опоздал, ситуация резко изменилась и все, что связано с революцией, стало непрестижным и подлежало сокращению.

Он чувствовал презрение к Москве, когда, выброшенный на улицу, пришел на Арбат продавать две собственноручно написанных иконы — в детстве окончил художественную школу, которая пригодилась в трудный час. На рынок он опоздал, места оказались заняты, и его вытолкнули из ряда. Палеологов не любил сдаваться, зашел с другой стороны и повесил свой товар на забор. К нему подошли, отняли одну икону и с другой вышвырнули вон, поскольку образа в то время писали и продавали тысячами. Он ушел в подъезд какого-то мрачного дома, поплакал там, вытер слезы, закусил губу и снова полез в ряды. Нагло потеснил парня, торгующего наградами, и встал, готовый умереть, но не сойти с места.

И тут же налетел покупатель! Палеологов спрятал деньги и хотел уйти, но парень вынул из сумки подушечку с орденами.

— Под пять процентов. У тебя легкая рука. Фамилия как?

— Палеологов.

— Нет, под такую фамилию давать товар опасно.

— Почему?

— Придуманная фамилия-то, неестественная. Еврей, что ли?

— Я русский, — с гордостью сказал он. — А фамилия, между прочим, семинарская. И пошел ты на хутор со своим товаром!

— Погоди! — Тот всучил ему ордена. — Ты мне нравишься. Торгуй! А кликуха тебе будет Богомаз.

Так он познакомился с Балдиным.

Палеологов продолжал ненавидеть столицу и когда вступил в касту торгующих на Арбате, и потом, когда владел сетью антикварных магазинов, заработал первый миллион и ездил на «мерседесе» со спецсигналом.

Этот город существовал, чтоб унижать человека в любом его состоянии и при любом режиме. Всякий житель, от бомжа до олигарха, был его добровольным заложником, беззащитным перед хамством, наглостью и болезненной жаждой денег, царящими повсюду, от трамвая до министерства. И если в провинциальном, но с революционными традициями Питере попросту отстреливали друг друга средь бела дня, то в стольном граде гуманно и цивилизованно с живых сдирали шкуру.