Сева Калошин созвал внеочередное заседание учкома. Все внеочередное было любимо Севой: он вне очереди покупал пирожки в буфете, сдавал пальто в гардеробе и выступал на собраниях. Чаще всего он на собраниях и председательствовал, ибо возглавлял школьный учком.
На него вне очереди должна была обратить внимание и самая красивая девочка в школе. Тем более что все молодые лица на плакатах, казалось, списаны были с Калошина — лицо у него было таким открытым, что его хотелось немного «прикрыть»: создавалось ощущение сквозняка. Однажды Калошин намекнул Лидусе, что возрастной разрыв в два года — идеальный разрыв. Он привык провозглашать общепринятые идеалы… Но, верная моему сыну, Лидуся ответила, что воспринимает его лишь как учкомовского председателя.
В этом своем качестве он и провел внеочередное заседание. Оно было посвящено теме «Новые задачи и старые пластинки». От имени дуэта был вызван только Валерий: Лидусю влюбленный Калошин не собирался отчитывать. А ей женская гордость не позволила явиться без приглашения.
Вступительным словом Калошин проложил курс обсуждению. Он заявил, что вся жизнь коллектива должна «крутиться» не в том направлении, в каком крутятся старые пластинки, «три из которых на вечере проиграли». В гневе восьмиклассник Сева бывал неожиданно афористичен.
— Нам проиграли пластинки, а мы проиграли зрительный зал, — образно сформулировал он. — Люди устремили взоры назад, а не вперед!
Кажется, больше всего на свете Сева боялся «упадничества». Сдавалось, что в раннем детстве его уронили, — и он, упав, упадничества больше не допускал. Оптимистичность была не второй, а первой и единственной натурой Калошина. Он жизнерадостно, с непреклонностью шагающего экскаватора передвигался; жизнерадостно, хотя и не всегда правильно, отвечал у доски; жизнерадостно сообщал о событиях в мире, даже если речь шла о сражениях, уносящих человеческие жизни, о крушениях поездов и прогрессивных режимов, террористических актах и землетрясениях.
— Нам некогда плакать! — провозглашал Сева.
Ему вообще было некогда… Однако на заседании учкома Калошин не торопился.
— Странно, что не «Взвейтесь кострами, синие ночи!» услышали мы из уст пионера Валерия Беспалова, — сказал он, — а слезливые романсы далекого прошлого… Хотя нам некогда плакать!
Далее Сева указал на спекулятивность подобного репертуара, на эксплуатацию им чувств и нервов. «Репертуар-эксплуататор» был осужден и другими членами ученического комитета, которые все учились у Севы оптимизму и неумению плакать.
Лидуся, конечно, заранее прорепетировала с Валерием возле рояля (там репетировать было привычней) ответы на те вопросы, которые могли задавать учкомовцы во главе с Калошиным. Но Валерий ошеломленно промолчал.
Он был в том же ошеломлении и когда добирался, утратив ориентацию, до угла улицы. Лидуся ждала его на противоположной стороне.
— Осторожно, Валерий!
Лидусин голос перекрыл все звуки улицы… Мой сын отпрянул в сторону. Но прицеп заворачивавшего грузовика все же задел его, ткнул в плечо. Валерий, будто ища что-то на мостовой, медленно сделал несколько шагов и упал.
Лидуся ринулась к нему через улицу… Она осторожно приподняла Валерия:
— Я с тобой! Не волнуйся… Сейчас мы поедем в больницу!
Ошарашенно-испуганные учкомовцы оказались за ее спиною, на тротуаре.
— Он хотел покончить с собой? — произнес кто-то из них. Лидусин взгляд остановился на Калошине, лицо которого в тот момент для плаката не подходило.
— Это ты покончил с собой, — сказала Лидуся. — Запомни: ты, а не он!
Крик, на который я как заведующая воспитательным учреждением не имела права, огласил детсад ровно в пять вечера. Детали, сопутствующие душевным потрясениям или даже молча присутствующие при них, вторгаются в память навечно. Я услышала по радио «Московское время — семнадцать часов!» — и тут же раздался звонок.
— Я из больницы, — приглушенно, наверное, прикрыв трубку рукой, сообщила Лидуся. — Валерий чуть было не попал под машину, но я…
— Под машину?! — крикнула я так, что топот взрослых и детских ног устремился к моей комнате.
— Чуть было не попал! — поспешила в полный голос уточнить Лидуся — Но я вовремя остановила его. И сейчас все в порядке. Прицеп ударил его в плечо, а мог бы… если бы я не крикнула…
— Ударил прицеп?! Какой прицеп?
— Не волнуйтесь: теперь все хорошо.
— Но он же в больнице?!
— Я его отвезла. Сама… На всякий случай. Ему сделали перевязку.
Читать дальше