Энна Аленник - Напоминание

— Давно это было… По твоим глазам я определил, что фуражка с золотой «капустой» мне шла…

— Да, — сказала Нина и вспомнила, как задохнулась, увидев его, как лучисто, орлино он глядел из-под козырька, с какой болью она влюбилась в него снова…

— Почему же теперь — в пехотных шинелях?

— Оказалось, была выдана слишком парадная, неудобная форма. В шинели и сапогах куда удобней.

— Значит — на самой передовой. Рыжее на шинелях — это…

— …от случайного, дурацкого обстрела машины по дороге сюда, в Ленинград.

— А где машина?

— В ремонте.

— На сколько дней?

— До шести утра.

Молчание. Тишина запульсировала учащенно, нервно, как больная аорта.

— Но как повезло! За необходимой техникой могли послать не меня… Не прячь, покажи ладонь. Так содрано лопатой? Ты все на рытье окопов?

— Уже нет. Я инспектор райвоенкомата по устройству солдатских жен на работу.

— Каким образом?

— Пришла и спросила, чем могу быть полезной. Комиссар говорит: «Раненого с поля боя не вытащите. Обопрется — упадете. Высшее образование — это хорошо.

Будете устраивать на заводы домашних хозяек. Заводам нужны мастера, чтобы выполнять новые, военные заказы. Вам будут отказывать. А вы должны уговорить начальство».

— Легкая работа, — пошутил Саня.

— Но с завтрашнего дня приказано уговорить женщин с детьми эвакуироваться.

— И тебе надо, в Ташкент.

— Никуда не уеду.

— Ты послушай…

— Не надо. Я решила.

— Надо, Любим.

— Нет. Сколько осталось поспать?

— Четыре часа.

Они крадучись вошли в комнату. На столе у тахты горела лампа. Мальчики спали упоенно, они вдыхали и пили свой сон.

«Дайте им жить и спать!» — про себя, неизвестно кому взмолилась Нина.

Перешагивая через их ноги, они добрались до тахты и скрылись за шкафом. Потом Саня протянул руку к столу и погасил лампу.

Да, он появился в тот самый час, когда в Ташкенте Варвара Васильевна о нем спросила, только десятью днями раньше. Но о том, что произошла ошибка в подсчете дней, она так и не узнала.

С утра в военкомате плакали женщины и кричали Нине, что эвакуироваться — ни за что! Это что же — попасть под бомбежку, как попал возле Луги эшелон с детдомовскими и детсадовскими ребятишками?! Нину чуть не растерзали, требуя, чтобы не гнала под бомбы из родного гнезда, а устроила на работу немедленно.

Но назавтра, увидев расклеенные на стенах домов белые листы с большими черными буквами «Враг у ворот!»

и призыв: всем старикам и женщинам с детьми не подвергать жизнь опасности, временно покинуть Ленинград, — те же солдатские жены окружили стол инспектора и умоляли скорей дать им нужные для эвакуации бумажки. А одна, хватаясь за голову, все требовала у Нины ответа:

— Как же это… Как вы допустили врага до ворот?

Это были невероятные дни невероятной работы всех звеньев города, пустеющего на глазах — с отчаянием, но собранно, без хаоса и паники.

Сейчас, вспоминая эти несколько дней — буквально несколько, — даже некоторые уцелевшие организаторы эвакуации не могут понять, как это общее отчаяние не перешло в общую панику. Впрочем, один из них сказал:

гордость города не допустила.

А сборы в лихорадке, а путь к вокзалу уже прерывались воем сирен, командой — в бомбоубежища! Все рвались и рвались к Ленинграду самолеты с бомбами. Но ни одной не удалось в августе сбросить на город.

Собирались, спешили, оцепенело прощались. Отбывали и отбывали ленинградцы, вывозились ценности, вывозились шедевры по последним дорогам, через последние мосты.

И вот остался целым один, самый последний железнодорожный мост — через Волхов.

Август на подступах к Ленинграду — это стойкость человеческой силы, ежедневный, ежеминутный подвиг, защита каждого клочка земли — собой. Август — это несметная, напирающая, бронированная, отточенная, выверенная, как хронометр, техническая сила фашистов.

И сжатие города железным кольцом, как человеческого горла.

На седьмой день после негаданного появления Сани еле живая от усталости Нина отыскивала в ящиках инспекторского стола копии выданных наспех удостоверений, что такая-то действительно является женой такогото фронтовика. Не ведая, что ничего не останется — ни этого стола, ни этих копий, — она старалась все привести в порядок.

Посреди этого занятия ее вызвали к комиссару.

Когда она вошла, комиссар, сказав кому-то по телефону:

— Это правильно. Не возражаю, — передал ей трубку.