Галина Щербакова - Дом с витражом

Откашлялся, оказывается, для крика… Испугался тогда он очень… Думал, ее убили. Был у нее вид убитой, не умершей…

… Оля вспомнила. Ей должно было исполниться восемь лет, она пригласила на воскресенье весь первый класс. На балконе стояли связанные шпагатом три торта «Птичье молоко». И вдруг все отменилось – умерла бабушка. Она плакала до икоты из-за отмененного дня рождения, не из-за бабушки. О ней она не думала вообще. Вернее, не так. Она на нее злилась, что та умерла так неподходяще. Мама сказала: «Все переносим на неделю». Но так ничего и не было… Почему, она уже не помнит, и куда делись торты, не помнит тоже…

Сегодня на кладбище она стояла на бабушкиной могиле – так лучше была видна вся процедура.

– Нехорошо стоишь, доча, – сказала ей какая-то старуха. А она не двинулась с места, потому что понимала так: больно от этого никому быть не может. О чем разговор? Сейчас же ее настиг стыд и, как все с ней сегодня, был он громаден и давил нещадно. Просто хотелось рвануть водолазку, так он терзал и мучил. И она вскочила с места и решила, что срочно надо что-то сделать важное, иначе от стыда можно умереть.

Самое важное – Игорь, поняла она. Игорь! Игорь…

Они сидели за столом. Максим, Игорь, Зоя.

Вера лежала на кровати, накрыв голову подушкой.

– Ничего вам за эту халупу не взять, – упрямо твердила Зоя.

– Взять! – отвечал Максим. – Мы вам отравим жизнь.

– Напугал! – засмеялась Зоя. – Травильщик… Да я вас могу и на подворье не пустить… Я овчарку на цепь посажу, и привет вам горячий!

– А мы придем с милицией! – кричал Максим. – Халупа-то наша.

– А ее нету! – кричала Зоя. – Она по бумагам нигде не проходит. Она самостройка! Съел?

У Веры содрогались плечи.

Оля почувствовала, что все еще боится посмотреть в сторону Игоря. Ей по-прежнему кажется, что он рассыплется или истает. И тогда она протянула к нему руку и тронула его за плечо. Он отбросил ее руку. Напряглось плечо до каменности и оттолкнуло ее.

– Игорь! – робко сказала она. – Игорь!

– Чего тебе? – резко спросил он.

– Скажи мне, что ты их взял в шутку, деньги… Я просто жить не смогу, если ты мне это не скажешь…

– Ладно, хватит, – отрубила Зоя. – Предлагаю двести тысяч рублей, и чтоб я вас больше никогда тут не видела… Хату эту я порублю… И на этом месте гараж поставлю. Идемте кто-нибудь, я вам дам двести тысяч, а вы напишете расписку.

Игорь легко поднялся и пошел за Зоей.

– Все, – сказала Вера, вставая с кровати. Оля даже испугалась, увидев ее лицо. Оно было мертвым. Сегодня Оля уже видела, каким бывает мертвое лицо. Дедушка в гробу был робок, даже вроде бы растерян. Он будто виновато замер перед ними, смущаясь за причиняемые хлопоты и беспокойство. И главное, ему теперь было ни шевельнуться, ни вздрогнуть на ухабе, чтоб не доставить еще больших неприятностей всем им.

И у Веры сейчас тоже было мертвое лицо. Она будто навсегда, будто окончательно сжала черные губы, и эти губы с трудом разомкнулись в слова:

– Мы сейчас же уходим. Сейчас же. Максим, положи деньги на стол.

– Это почему? – закричал Максим. – Они ведь наполовину наши!

Вера ничего не сказала. Ширкнула молнией на куртке, рванула под подбородком концы платка. Во всех ее жестах была какая-то убивающая законченность, будто делает она все в последний раз, и от этого Оле так страшно, что она, даже не отдавая себе отчета, заплакала громко, с всхлипами и стоном.

Вера же плача ее не слышала.

И Максим плача ее не слышал. Он подбрасывал на ладони спеленутые деньги, и лицо у него было насмешливым и злым одновременно.

Вера же, не оглядываясь, вышла за порог.

– Ты куда? – закричала Оля. – А мы? А мы?

Она выскочила за сестрой, которая молча уходила в темноту.

– Игорь! Игорь! – плакала Оля. – Вера ушла!

– Чего кричишь? – тихо спросил Игорь. Оказывается, он стоял рядом. Она и не заметила, как и когда он вышел от Зои, как подошел.

– Она ушла! Ушла! – причитала Оля. – Поедем домой! Слышишь, поедем домой! Игорь, миленький, поедем скорей!

И вдруг Оля поняла, что он ее бьет. Именно поняла, потому что не было боли. А было странное: она будто видела все со стороны. Как он, Игорь, ударяет ее в спину и в грудь и она, как тряпичная кукла, дергается туда-сюда, и это распаляет Игоря сильнее и сильнее, и он уже просто лупит ее по щекам, по голове, он даже ногу поднял, чтобы ударить ее в живот.

«Когда ударит в живот, – подумала Оля, – будет больно. Надо ему сказать, как я его люблю. Я ведь ни на секундочку не думаю, что он сделал это нарочно. Он ведь меня бьет правильно. За предательство… Я же просто жить не смогу, если он меня не простит… Люблю, люблю!.. Он самый лучший… самый честный».