Васко Пратолини - Постоянство разума

– Кто там? Дино? Бруно?

Я оглянулся. На диване, скрестив руки, лежала Лори, она не бросила сигареты, не подняла головы: не могла отвлечься от своих мыслей.

– Бенито, лучше уйди, – сказал я, – попозже придешь.

– Почему не открываешь, друг? Неужели такой уж секрет, что и выпить вместе нельзя? Я тоже с девушкой. Мы вас не выдадим.

– Я Джермана, – послышалось из-за двери. – Откройте, мы до ужаса промерзли, и у нас обоих не больше ста лир. Раз отозвались, значит, не спите! Мы только чего-нибудь выпьем и уйдем. Даем вам три минуты, чтобы привести себя в порядок.

– Не уговаривайте!

– Неужели еще бывают такие девушки, которые не желают, чтоб их видели? – возмущалась Джермана за дверью. Потом захохотала, а Бенито сказал:

– Помолчи, трещотка! – А меня попросил: – Просунь в дверь хоть бутылку. Армандо пополнил запасы.

Я снова повернул голову, чтобы спросить Лори, как быть.

Она по-прежнему лежала неподвижно. Я понял, что не должен открывать.

– Знаешь, – сказал я Бенито, – лучше просуну-ка я под дверь пятьсот лир, я как раз при деньгах.

Бенито ответил:

– Я не знаю, когда смогу их вернуть. Может, никогда. Я искал тебя все эти дни, но ты куда-то исчез. До свиданья!

– До свиданья, Бенито!

– Прощай, Бруно! – прокричал он, уже спускаясь по лестнице.

Я вернулся к Лори. Пока шли переговоры, я совсем продрог, она уложила меня на диван, укрыла одеялом.

– Мы могли бы их впустить, – сказал я, – ты бы познакомилась с поэтом.

– Который считает, что на свете слишком мало фашистов?

Только тут я заметил, что глаза у нее полны слез и она силится улыбнуться. Я прижал ее к себе. Я целовал ее, она же продолжала думать о своем.

– Прости, так что же случилось потом?

– Он погиб в автомобильной катастрофе.

В яростном порыве она бросилась обнимать и целовать меня. Теперь наше зеленое прошлое и впрямь осталось позади, больше мы к нему ни разу не возвращались.

Я узнал и кое-что еще насчет счастья. В своем совершенстве оно молчаливо, расспросам предпочитает немоту. Мерилом счастья, да и то неточным, может стать лишь его прямая противоположность – страдание, поглощающее яркий свет счастья, от которого можно ослепнуть.

Через несколько вечеров мы снова вернулись в «Petit bois»; уголок, который мы занимали в то первое утро, был свободен. Зал освещали низко повешенные лампы, все казалось фантастическим, странным. За стеклами во мраке ночи могли бродить колдуны и ведьмы, могли рыскать волки, прибежавшие из лесу, летать зловещие птицы, спустившиеся с горных вершин.

Как ни странно, но танцевать нам не хотелось. Мы были полны друг другом и нуждались только друг в друге. Моя рука, лежавшая у Лори на плече, ограждала ее от всего, так же как ограждала меня ее рука, покоившаяся на моей груди; мы разглядывали пары, ритмично двигавшиеся под звуки музыки, целовались, мы были как бы пришельцами с другой планеты; отрезанные от всех, сидели мы под стеклянным колпаком у столика с оранжевой скатертью, за стаканами с виски. Молчали о том, чего не могли выразить словами. Разве не все было сказано тем, что мы так вот сидели рядом? Достаточно было закурить, чтобы передать друг другу некий тайный знак… Немного погодя Лори нарушила молчание, и наше блаженство стало еще прочней, еще чудесней:

– А если с нами случится беда? Вдруг придет болезнь?

– Этого быть не может.

– Конечно, тогда мы уже не будем самими собой. Ты будешь стариком, я старухой. Это ужасно! – воскликнула она. – Обещай: если я заболею, ты подчинишься, когда я скажу: «Не хочу тебя больше видеть».

Улыбаясь, я закончил ее фразу:

– До тех пор, пока ты снова не станешь такой же прекрасной, как теперь?

– Мы любим друг друга, потому что мы молоды и полны сил. Болезнь нарушит наше совершенство, унесет красоту и силу, угасит дух – и тогда все будет кончено. Как у спортсменов, они выдыхаются к тридцати годам. Я не могу вынести даже мысли, что ты станешь любить меня из жалости.

– Лори, что значит вся эта горечь? – спросил я.

– Не знаю. С другими притворяешься, чтоб как-то выстоять в жизни, но с тобой мы должны быть откровенны во всем, не бояться даже глупости говорить.

– Вот сейчас ты боишься болезни. А тебе хочется, чтобы я тебя пожалел? – Я пытался ее понять.

– Болезни, как и жалость, – сказала она, – они не делают человека лучше, они убивают в нем душу. Правда, с моей матерью было иначе, и все же я думаю, в болезнях виноваты сами люди. У кого есть воля к жизни, тот проживет до ста лет, умирает тот, кто не находит в себе сил преодолеть страдания. Болезнь – это кара за слабость, поэтому она всегда приносит душевные муки и страх…