Валерия Алфеева - Джвари

Я привыкла считать своего сына мальчиком. А тут посмотрела и увидела, что он стал юношей, на днях ему исполнялось шестнадцать лет. Под траурным куполком скуфьи он казался выше; нежные, чистые черты лица определились, почернели брови… На посторонний взгляд он вполне мог сойти за молодого монаха, когда собирал с Арчилом сено на лугу за храмом или вел нашу лошадь.

Игумен и мне как-то сказал полушутя:

— Пора уже вашему сыну идти своим путем. Оставляйте его у нас. А сами идите в женский монастырь, здесь есть недалеко от Мцхеты.

— Но вы разрешили пожить здесь нам обоим. Вы не отбираете обратно своего подарка? И сын пока нуждается во мне.

— Сын всегда нуждается в матери. Но рано или поздно он от нее уходит.

— Пусть лучше это будет поздно… И знаете, один писатель мне говорил, что у него было много жен, но самой духовно близкой женщиной всегда оставалась мать.

— Наверно, мать может быть ближе, чем жена. Но не должна быть ближе Бога. И сын для матери — тоже. «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня». А вы, мне кажется, пока Митю любите больше, чем Бога.

— Я просто не разделяю эти две любви.

— Вот я и говорю о том, что пора разделить…

Я не согласилась, но мне стало грустно после этого разговора.

Что-то случилось с Венедиктом. Больше мы не видели его пьяным, но в последние дни вообще мало видели, только на службах и трапезах. Если мы встречаемся на тропинке, он делает шаг в сторону и молча пропускает меня. Или смотрит сквозными холодными глазами. Мне показалось, что между ним и игуменом тоже легла тень отчуждения.

Однажды Митя зашел к Венедикту в келью: тот обещал научить его вырезать кресты. Посидели поговорили. Дьякон вырезал панагию из дерева ко дню Ангела Патриарха. Слушал с рассеянным видом, потом сказал: «Прости, Димитрий, я сейчас в благодати Пресвятой Богородицы, ты мне мешаешь…» Митя пошел к двери, и Венедикт проговорил ему вслед: «А вдруг Она обидится, что я обещал тебе и не сделал, и уйдет?»

Кресты он тоже режет из можжевельника, яблони, липы, груши. Если грушевую пластинку выварить в растительном масле, она приобретает благородный темно-коричневый цвет. Я видела параманные монашеские кресты из грушевого дерева, похожие на старинные, и вскоре после нашего приезда Венедикт пообещал нам с Митей вырезать такие. Он показывал нам и кресты довольно больших размеров, украшенные только округлыми грузинскими буквами. А иногда распятие из светлого дерева он обрамляет темным, так что один крест вписан в другой.

— Что вы делаете с ними потом? — спросила я.

— Мне за них дают деньги, кто сколько хочет.

— Но все-таки сколько?

— И по тридцать рублей и по пятьсот.

Я поспешила предупредить, чтобы для нас он не резал: дать тридцать рублей было бы мало, а пятьсот мы не могли. И претендовать на такой дорогой подарок от Венедикта я тоже не хотела. К тому же крест, который можно купить, для меня если не обесценивался, то и не был священным. Наверное, нам с Митей слишком щедро дарили. Все необходимое пришло в подарок: Библия, Новый завет, молитвенник, бронзовое распятие. Одна за другой пришли три иконы — Спасителя, Богоматери и святителя Николая. И все мы получали в свое время: начали молиться — нам подарили Молитвослов. Стали осмысливать литургию, годичный круг церковных праздников — подарили Настольную книгу священнослужителя… Бог пошлет и параманный крест, если я когда-нибудь буду вправе его надеть.

Дня через два Венедикт все-таки принес тиски, несколько пилок, тиски укрепил на ящике от улья рядом с нашей кельей. И с отчужденным видом вырезал при нас крестик в несколько минут. Попробовали и мы с Митей. У меня пилка шла вкривь и вкось.

— Это не женское дело… — неодобрительно сказал Венедикт. Так мне говорили о любом моем занятии: от шахмат в отрочестве до богословия теперь.

— Вы слишком любознательны, — продолжал дьякон тем же холодным тоном. — Все вам надо понять, всему научиться… Для духовной жизни эта активность не полезна: из любознательности Ева съела запретный плод.

Наверное, здесь была своя правда.

Но мне казалось, что не этим он недоволен.

А игумен исполнил мое давнее желание и показал, как плетут четки.

Митя сразу отказался учиться; чтобы сплести один шарик, нужно было совершить семнадцать операций, обводя нить сутажа вокруг пальцев, затягивая ее в петли — крестообразно, проводя одну петлю под другой, казалось, это невозможно запомнить.