Маша Трауб - Всегда кто-то платит

– Что тут у вас? – В дверь позвонила Эльвира. Даже она не выдержала.

– Не знаю, что делать. Занавески он содрал, света боится. Газеты не помогают.

– Давай закрасим окно, – предложила Эльвира.

– Как это? – не поняла я.

– Как делают в больницах. Краской. Потом сотрешь растворителем.

Вова закрасил окно краской. Анатолий успокоился. А я чуть не свихнулась. Мало мне больного мужа, так еще я должна жить с крашеным окном, как в больнице? Эльвира предложила даже поставить решетки на окна, но я отказалась. Моя квартира… Думала ли я, что буду жить с крашеными окнами? Неужели это плата за желание быть счастливой? Плата за страх не остаться одной?

Анатолий стал обидчивым и злым. Он мне не радовался. Когда я заходила к нему, у него менялось выражение лица. Меня он считал чужой и злой.

Теперь, когда я пыталась его обтереть, поменять памперс, перестелить пеленку, он мне не помогал, а мешал.

– Приподнимись хоть чуть-чуть, – просила я.

Анатолий вжимался в кровать и не двигался. Тягать его у меня не хватало сил.

– Хорошо, будешь лежать грязным, – угрожа-ла я.

Анатолий улыбался. Он хотел лежать грязным. Хотел, чтобы я его не трогала. Я уверена, если бы пришла профессиональная медсестра или сиделка, он бы себя так не вел. Со мной он становился совершенно неуправляемым. Я по полчаса уговаривала его поесть. Он делал глоток чая и выплевывал на себя, на кровать.

– Тебе же будет плохо, не мне, – плакала я. – Ты будешь лежать на грязном.

Муж опять улыбался. Ему нравилось, когда я плакала и злилась. Я это видела. Он всегда улыбался, стоило ему «довести» меня.

Анатолий совсем перестал разговаривать. Мог что-то сказать Ане, когда та приезжала. Но со мной вообще не общался. Для меня у него осталась только злая, язвительная улыбка.

– Пожалуйста, пожалей меня, помоги. Надо перестелить постель. Давай я тебя доведу до ванной, надо умыться, побриться. Давай примем душ. Ты же можешь ходить. Я знаю. Зачем ты меня обманываешь? – умоляла я мужа.

Он отворачивался и разглядывал ковер.

– Не хочешь, не надо. Лежи так. Пусть тебе будет стыдно, – уходила я.

В последний раз он выплюнул на кровать все, что держал во рту – пережеванное печенье с чаем. Я думала, что он проглотил, а он, оказывается, держал за щекой, выжидая момент, когда сможет все выплюнуть.

– Я сдам тебя в больницу, – угрожала я, – пусть там с тобой возятся.

Анатолий улыбался. Может, он хотел в больницу? Может, специально этого добивался? Я не исключаю, что ему там было хорошо, лучше, чем дома. Может, больные как маленькие дети? Им нужен установленный режим дня, четкий распорядок. Все расписано по часам – еда, процедуры. А у меня не было режима дня. Я могла уснуть в семь вечера и проспать до девяти. Потом до пяти утра мучиться бессонницей. Завтрак я могла приготовить и в шесть утра, и в восемь, и в одиннадцать. Я не понимала, когда Анатолий хочет есть, а когда нет. Вряд ли он сам это понимал. Но четкий распорядок пошел бы ему на пользу. Хоть как-то удержал его больную голову, в которой росла опухоль.

Вскоре стало еще хуже. Анатолий, который еще совсем недавно мог легко подняться на шестой этаж без лифта, который сломался, с сумками, перешагивая через ступеньку, не смог переступить порожек. Стоял и не знал, как выйти из квартиры. И как всегда, это случилось не вовремя. И опять я осталась виноватой.

Нужно было отвезти его на обследование – понять, насколько увеличилась опухоль, сдать анализы. Аня обо всем договорилась. Вызвала такси. Мне нужно было только спустить Анатолия к машине и быть с ним рядом. Как ни странно, он понимал, что нужно встать и одеться. Он даже съел несколько ложек манной каши. Был покладист и старался меня не огорчать. Я все утро его мыла, причесывала, одевала. Сама была похожа бог знает на кого. Но мне было все равно, как я выгляжу. Я думала только об одном – лишь бы вывести Анатолия из дома. Отчего-то я надеялась, что если он выйдет, то больше не будет заставлять меня оставлять свет на ночь. Я убедила себя в том, что, если Анатолий оденется, переступит порог квартиры, сядет в машину – он вспомнит, что есть улица, другие люди. И мы будем с ним хотя бы сидеть на скамейке перед домом. Он согласится одеваться и выходить дышать свежим воздухом. Я открыла все окна настежь, надеясь, что квартира проветрится за время нашего отсутствия. Я ждала этой поездки, как ни одной в своей жизни. Мне казалось, что машина подействует на Анатолия благотворно – он вспомнит ощущения. И постарается вернуться. В настоящее. Выпростается из своих воспоминаний, из своей темноты, в которую погружался с каждым днем все глубже, и захочет жить. Пусть не совсем нормальной жизнью, но хотя бы начнет бороться, заставлять себя, преодолевать.