Маша Трауб - Всегда кто-то платит

Лежачим больным, как оказалось, без конца требовалось что-то увлажнять, массировать, смазывать, растирать, вытирать, менять. Я тогда радовалась достижениям современной медицины. Провизоры в аптеке меня уже узнавали и подсказывали новые средства. Сухой шампунь, чтобы не мыть голову. Присыпки с ароматическими добавками. Я прекрасно помнила, как было раньше. Мука вместо шампуня – насыплешь и стряхиваешь. Сладкая вода вместо лака для волос, а еще лучше пиво. Газовая конфорка вместо фена. Хна – если шатенка и нужно закрасить седину. Басма – если брюнетка.

У Анатолия было все, о чем только может мечтать лежачий больной. Мне хотелось ему сказать – ты даже не понимаешь своего счастья. Сколько кремов я в него вмазала, сколько салфеток перевела. Сколько упаковок памперсов, пеленок.

Одноразовые перчатки приносили мне настоящее счастье. Я больше не должна была страдать, прикасаясь к коже, умывая, подмывая, убирая. Мои руки стали для Анатолия чужими, а он для меня тоже чужим. Я тогда много думала о том, почему за больным должны ухаживать родные. Мне казалось, что это неправильно – родных нельзя подпускать как раз потому, чтобы они сохранили хоть какие-то теплые чувства. Я своего мужа уже даже не ненавидела. Я его даже за человека не считала. А если бы за ним ухаживала медсестра, то, возможно, мне хотя бы было его жаль. Наверное, я все-таки ужасный человек, раз так думаю. Даже с дочерью я плохо управлялась, когда та болела. А как только приходила врач или медсестра, я знала, что Ксения находится в надежных руках. Помню, как должна была сделать клизму. Медсестра показала – ножки поднять, тут смазать, ничего сложного. Это ей ничего сложного, а мне – невозможно.

– Вы же мать, все почувствуете, справитесь, – успокаивала меня медсестра.

Но я так и не справилась. Хорошо, пришла Эльвира и сделала Ксении клизму.

Сейчас я тоже должна была справляться.

– Это же ваш муж, – говорила мне нянечка в больнице, показывая, как менять памперс, как смазывать.

И что я должна была ей сказать? Что муж – не обязательно родной человек? Что я никаких клятв не давала – быть в радости и в горе, в болезни и в здравии. Да никогда бы в жизни я такое не произнесла. Хорошо, что у нас в стране нет такой практики. А печать в паспорт? Да посмотрите на дату этой печати! Какая я ему жена? Так, хорошая приятельница.

Когда Ксения говорила, что не собирается заботиться о постороннем ей человеке, я ее понимала. Прекрасно понимала. Ксения, конечно, злилась. Она считала, что я сошла с ума, просто помешалась на своем муже. Да, можно и так сказать. Я сошла с ума. Делала одно, думала другое, дочери говорила третье. И во все это еще и верила. Как называется эта болезнь? Шизофрения? Когда три человека в одном теле? Я была такой.

Анатолий вдруг стал бояться темноты. Кричал, если я выключала свет. Я оставляла ему включенным светильник, который перенесла из своей комнаты. Светильник горел и ночью, и днем. Мой муж, оторвавшись от потолка и коврика, стал смотреть на этот светильник. Мне всеми силами хотелось вернуть мужа хоть к какому-то подобию жизни. Я заходила к нему в комнату утром, выключала светильник. Анатолий начинал кричать. Так, как кричат звери от страха.

– Посмотри, уже утро. Видишь, я занавески раздвинула. Солнце светит, – убеждала я Анатолия.

Но он продолжал кричать на одной ноте. Закрывался, будто дневной, не искусственный свет причинял ему нестерпимую боль.

Потом и занавески я перестала раздвигать – Анатолий кричал, если я это делала. Вечером он мог уснуть, только если горел не только ночник, но и верхняя люстра. Я не знала, откуда у него такой страх. Может, его в детстве пугали – запирали в сарае или кладовой, где было темно? Тогда почему он так боялся именно солнечного света? Счет за электричество стал приходить такой, что мне плохо становилось. Я пыталась выключить свет, когда думала, что Анатолий уснул. Но он тут же открывал глаза. Может, он вообще не спал в то время. Я не знаю. Может, привык в больнице, где все время горела лампа в коридоре? Или ему тоже было страшно?

Потом он сорвал занавески. Наверное, потому, что я пыталась их раздвинуть. Он их сорвал, скомкал и засунул за кровать. Как ему это удалось – не знаю. Я пыталась забрать у него занавески, обещая, что не повешу их назад, а сложу и уберу в шкаф, но он не отдавал. Анатолий кричал и стонал целыми днями. Показывал на окно.

– Отдай занавески, я их повешу, – убеждала я мужа. Но он продолжал кричать.

Я заклеила окна газетой. Не помогло. Анатолий все еще кричал. Он отключался минут на пятнадцать, а проснувшись, снова кричал и стонал. Я уже по потолку готова была ходить от его крика.