Маша Трауб - Всегда кто-то платит

– Да пусть хоть украдет, мне наплевать! – кричала она.

Но Коля не умел красть.

Ксении Аня не нравилась. Мне так казалось. Но Аню Ксения хотя бы терпела. Анатолий вызывал у нее только гримасу отвращения. Я думала, что Ксения любит детей. Так ведь бывает, что если никого не любишь – ни животных, ни людей, то хотя бы ладишь с детьми. У Ани были чудесные дети. Ксения их терпеть не могла. Ее аж передергивало, когда она их видела. Моя дочь всегда была заносчивой, высокомерной девочкой, а с возрастом стала даже неприятной. Ладно, она не уважала, ни в грош не ставила Анатолия, считая его… не знаю кем. Отребьем, человеком низшего сорта. Аня ей казалась тупой и наглой. Ее дети – невоспитанными идиотами. А я – наверное, она считала меня достойной этой компании, в которой ей не было места. Она была выше, умнее нас. Возможно. Но в Ане была доброта, которой не нашлось в Ксении. В ее детях – искренность и непосредственность, которые никогда даже не теплились в душе моей дочери. В Анатолии я увидела заботу и безотказность, готовность оказать помощь, – свойства характера, которые я не заложила, не воспитала в собственном ребенке.

Как я уже говорила, Ксения всегда жила в своем мире. О чем она думала, я никогда не знала. Многие вещи она воспринимала очень остро, а на другие не обращала никакого внимания. Ведь ей стоило только спросить – я бы ответила, объяснила. Когда она увидела у меня синяки на руках – на сгибах локтей, на запястьях, она решила, что Анатолий меня бьет. Да, он бывал грубоват, но никогда не посмел бы ударить ни меня, ни Анну. Я видела, как она морщилась, когда видела пустые бутылки на столе. Но в одной из бутылок я хранила свои настойки. Я тогда нашла травницу и верила в то, что ее травы помогают. Настойки настаивались на спирту, и мне было проще хранить их в бутылках.

Когда я сообщила Ксении о болезни Анатолия, она даже не посочувствовала.

– А чего ты ждала? Странно, что он раньше не заболел, – сказала мне дочь.

– Почему?

– Потому что он бухал всю жизнь.

– Он не пьет.

– Ага, не пьет. Да он проспиртован с ног до головы. И чего ты так переживаешь?

– Потому что он мой муж. И просто человек, которому нужна помощь. Ты могла бы его хотя бы пожалеть. Или меня.

– Почему я должна вас жалеть? Он мне никто. А ты сама себе это устроила, – отрезала Ксения.

– Ты могла бы заехать, проведать нас.

– С чего вдруг? Чтобы отмывать квартиру от ваших гулянок? Бутылки выбрасывать? Или слушать, как он матерится? Спасибо, не хочется. Я пыталась, ради тебя пыталась, но больше не хочу. Надоело. У тебя теперь есть Аня, так что пусть она приезжает и проведывает. В конце концов, это ее отец. А я? Ты поменяла дверь и замки, не поставив меня в известность. Разве забыла? Ты выбросила мои вещи. Переставила мебель.

– Все было не так. Совсем не так, – пыталась я объяснить дочери. – Было ограбление. Квартиру на пятом этаже ограбили. И в соседнем подъезде тоже. Тогда все меняли двери и замки. Аню я и так прошу слишком часто. У нее двое детей. Она не всегда может.

– А я, значит, могу? Почему ты вообще бегаешь вокруг своего Толяши? Ты за меня никогда так не волновалась, как страдаешь из-за него!

– Ты жестокая, какая же ты жестокая. – Я заплакала.

– Это ты меня такой сделала. Ты так воспитала. – И Ксения положила трубку.

Мне хотелось остановиться, но я еще долго не могла сдержать рыданий. Как же она не понимает, что дело не в водке, не в выпивке? С чего она вообще взяла, что мы пьем? Не было такого. Да, я могла позволить себе рюмку водки по праздникам, но только потому, что от вина мне становилось плохо. Анатолий мог выпить много, но он был крепким, здоровым мужиком. Я до последнего не верила, что он болен. Как он мог заболеть? Миллион раз я задавала себе вопрос – как я не заметила раньше? При первых симптомах, а не тогда, когда опухоль стала неоперабельной. Но с чем мне было сравнивать? Я знала этого человека всего полтора года. Я не успела его узнать. Разве можно винить меня в том, что я ничего не замечала? Я же не знала, каким он был раньше.

Что я замечала? Анатолий и раньше боялся сквозняков. Если я открывала окно – проветрить, то он обязательно его закрывал. Ему было комфортно в духоте. Я тоже была мерзлявая, но не до такой степени. Ксения же вообще не терпела духоту и спертый воздух. Форточка в ее комнате всегда была открыта настежь. Она сидела в кофте под самым окном и спокойно делала уроки. В комнате было градусов двенадцать от силы. Она и спала всегда с открытым окном, закутавшись в одеяло. Анатолий же требовал, чтобы я заклеила окна на зиму. Помню, что я посмеялась и сказала, что у нас не так холодно, но он принес скотч, вату и сам проклеил все окна. Дышать сразу стало нечем. А он ходил довольный. Я думала, что он просто плохо переносит холод. Но теперь понимаю, что уже началась болезнь, он стал панически бояться открытых форточек.