Ласло Блашкович - Ожерелье Мадонны. По следам реальных событий

В какой-то торжественный юбилей местного собора прибыл посланник из Рима, лег навзничь перед алтарем, до меня даже донесся возвышенный псалом. Потом хозяева устроили для него в саду барбекю. Я видел, как он размахивает руками, пытаясь научить хозяйского волкодава приносить палку, заброшенную в глубину двора. Обступив их полукругом, присутствующие восклицаниями подбадривали растерянное животное. Лицо ватиканского дрессировщика, который напрасно кричал, было мне знакомо, хотя я никогда его не видел.

Помоги, Господи, вопили министранты, убоявшись, что стоящий столбом пес, который вертел головой и отчаянно лаял, станет ясным знаком их неловкого гостеприимства, той коварной мелочью, что погубит обед.

Я зажмурился в ожидании момента, когда теплящийся гам начнет переходить в подходящий гимн, в спасоносную песнь песней, пусть даже в виде эллипсоидного перпетуум мобиле (неавторизованного, как и второе древнее святое писание), а я услышу сквозь голоса умерших, но все еще живых священников страшный архетип, доносящийся издалека, в горячке, в псалмопевческом анабазисе:

и так до бесконечности, аллилуйя, аллилуйя, сойди, Моисей, в час, когда собака, наконец, поймает брошенную палку и побежит к руке полубога, готового впиться в поджаристый, растрескавшийся в лае хот-дог.

Но оставим бедное животное в его сущностной немощи, оставим и этих людей, объятых мрачными желаниями, отвергнем собственные предрассудки и ограничения. (Апорт, маленький ангел! Если найдешь мою душу, заброшенную в траву, получишь сахарную косточку.) Не знаю, откуда у меня взялась уверенность в том, что Бог обременен неизменными значениями, что он неприступен, как и его представители? Он, если как следует подумать, главный модный творец, верховный метеоролог, а я его иногда, от лени, простите, рассматриваю как волкодава, сидящего, поджав хвост, ослепшего от команд на латыни, от массы болельщиков, грозящих пальцем.

Монах бежит. Божий пастырь дрессирует немецкую овчарку. Если вы меня поцелуете, станете содомитом, целуя зверя. Вы понимаете меня? Нет ничего ненормального под сводом небесным. Кошмары не существуют. Я знаю, что звучит это примерно так, как будто жизнь — сон. Как будто нет границ. Ergo, и Бога. Точно вам говорю, логика — ветвь фантастики.

И вот, сидел я так в редакции «Пистона» и исправлял ошибки в порнографическом рассказе, и пока я отдыхал, взгляд мой упал на священника, который прохаживался среди понурых кустов помидоров в парадизе, со Святым писанием в руках, если только это не был макет Библии, а внутри — бог знает что, но, предположим, это действительно были Заветы. И тогда я вернулся к книге на моем столе, частично закрытой полосами объявлений о шпанских мушках, надувных куклах, кожаных бичах, о желательных размерах груди, половых органов, душ, я читал ее в перерывах моей деликатной работы (похожей на бесконечные прелюдии к акту), это был «Поцелуй женщины-паука», о революционере и пидоре в застенках, о чести и дерьме. Кто знал тогда, кто мог предположить, что однажды я попаду в тюрьму, что одна из двух доступных там книг, упавших одна рядом с другой, как в запущенной библиотеке, как два юных небесных тела с остренькими грудками и рожками, кто мог бы подумать, что одна из этих двух книг действительно станет пророческой? Кроме того, кто держит в голове всю периодическую систему и просыпается от собственных криков.

Когда я думаю о Боге, я всегда думаю о старости. Это тоже один из моих влажных снов. Правда, положа руку на сердце, мои старики скорее связаны с мягким порно. И опять-таки: эволюционирует ли порнография, преображается ли она со временем? Или же все задано с самого начала, в какой-то неизменной телесной догме? Знали ли наши прабабушки про феллацио, когда высовывали раздвоенные языки при виде цыплят?

Я был небрежным корректором и умел внести солидную путаницу. Жду звонка от заинтересованных кобелей до тридцати трех лет — из вредности я превращал в страсть к восьмидесятитрехлетним, давая шанс умирающим гладиаторам. Легкая игра с цифрами не меняет историю, не так ли?

Кроме цифр, я был специалистом и по именам. С удовольствием менял их, искажал, незаметно крестил неутомимых постельных поборников. Ладислав Креститель, неплохо звучит, а? Если не считать местных вуайеристских рассказов, присланных через дорогу, мы заполняли «Пистон» переводами из таких же помоек. Никому ничего не платили, не считая по мелочи переводчику. Это была моя работа, контакт с сотрудником, оплата, обработка. (Звучит как шпионский триллер!)