Ласло Блашкович - Ожерелье Мадонны. По следам реальных событий

Послушай его, отвлек меня Деспот от мыслей, и я сначала испугался, не обладает ли он способностью читать их, но, оглядевшись, увидел всего лишь толпу пьяниц с распухшими губами, которые ссорились друг с другом, разглагольствовали и трепались. (О, в «Форме» было полно сумбурных болтунов.) Я махнул рукой.

Не спеши, — предупредил меня Ладислав по-матерински, — может, мы и дождемся, когда его слова (он указал на пьяного сотоварища, у которого дрожал язык) станут, наконец, артифициальными, то есть, совершенно естественными.

Я, голубчики, дошел до глухой берлинской стены, — заорала чья-то глотка с того света.

Возможно, сказал я неуверенно, если у этой истории вообще есть конец, если только ей не поменяют название.

Слушай, что тебе говорит дядюшка Лаци, — погрозил Ладислав указательным пальцем.

Но похожий юноша, которого не предостерегли, уже налетел на нас боком.

Это ты Деспот? — новичок уже фамильярничал.

Фу, — Ладислав разочарованно растянул лицо в улыбке. — Нынче всяк — Деспот.

(Так он, ей-богу, заглатывал все подряд — мелкие гвозди, лягушек из нефрита, бумажки с компрометирующими первыми фразами — все своим крупным ртом!)

Извини, у тебя по ночам не бывает удушья от такого количества иронии, — недовольно парировала Наталия.

Боже сохрани, — коснулся Ладислав метафизики. — Моя тайна состоит в игнорировании болезни. Все это ипохондрия. Просто на это не надо обращать внимания. На рак, например.

И я не стану дальше выстраивать фабулу. Не буду опять вводить в игру золотозубую гадалку, которая грязным ногтем копается в линии жизни на ладони. Не стану врать, что разбираюсь в облаках, что могу отличить перисто-слоистые облака от перисто-кучевых, шампиньон от сатанинского гриба. Все очень просто. Надо только жить достаточно долго. Это эффективнее любого пророчества.

Да только мою машину времени заело. Полагаю, потому она мне и досталась. Потому что рвала ленту. Потому что перескакивала через страницы и начинала читать с конца. Потому что вела себя как анархическая буссоль. Потому что никуда не годилась.

В ней исчезала картинка, смешивались неизвестные шумные языки, моя нетерпеливая, отчаянная дрожь вызывала только «снег», принимала абстрактные формы. И я был то тут, то там, как непогребенный.

Видел Наталию Заклан в кошачьих солнечных очках, в ретро шелковом платке а-ля Джеки Кеннеди, как она опустошает обойму спрятанного пистолета во время обычного воскресного посещения (она давно призналась мне, что душное помещение для супружеских свиданий вызывало у нее отвращение, где дряхлый вентилятор перемешивал вздохи любовников и умирающих), как она стреляет в тело своего неуклюжего мужа, обнаружив в запрятанном файле или в философской книге фотографию обнаженного ребенка, без головы, без членов, без туловища.

Я видел, как Ладислав, убедившись, что все спят, натягивает на голову капроновый чулок жены и с искаженным лицом лунатика принимает случайную пулю под звуки свадебного марша, гимна болельщиков, оды непознанной радости. (А есть ли уже имя автора пьяного рикошета в списке действующих лиц моей меланхолической комедии? Никак не припомню.)

Я видел и свои пальцы со скрюченными, как у мертвого попугая коготками, после того как они вызвали короткое замыкание в мозге, вихрь в треснувшем черепе, трепанацию самца…

В бешенстве колотил я под одеялом свой необузданный аппаратик, который передавал ускользающие картинки, видения, возникающие из кухонных ароматов, и смотрел, как тюремные санитары, поскальзываясь, уносят куда-то тело Ладислава, такое огромное, что оно не помещалось в ультразвуковой аппарат, переливаясь через края, как злонравное тесто или расплавленный металл.

Разве может быть так, проносилось у меня в голове, чтобы из этих тел, его, огромного и жирного, и того, Натальиного, обезображенного жизнью, шрамами от кесарева сечения, от любовных кошачьих царапин — возникла та струна? Струна с райским звучанием небесной темы.

Лопнул ли в мозгу Ладислава кровеносный сосуд, истонченный надменностью, думал я в полусне, или все кричали о какой-то важной разбомбленной из облака водопроводной трубе, которая фонтанировала во все стороны, затапливая нашу тюрьму?

И уже я видел нас, шлепающих по вздыбленному крошеву раздробленного, затопленного песчаника, как несут нас утлые лодки, похожие на Ноевы скорлупки в реальной пародии Потопа, в искаженной Венеции, скользкой от взбухшей крови.