Елена Крюкова - Юродивая

Они неотрывно глядели в сторону моря, плескавшегося призрачным фосфорическим светом в тревожной зимней ночи.

— Как ты думаешь возвращаться?..

Я спрашивала глупость. Разве есть на свете возвращение? Вся жизнь есть только движение вперед. Когда человек хочет вернуться в прошлое, он все равно идет в будущее; и когда он хочет вернуться в прошлое, он все равно идет в будущее; и когда он хочет вернуться туда, где он жил и любил когда-то и смотрит назад, он смотрит назад, как вперед. Потому что глаза у него не на затылке, как у стрекозы, а во лбу, и всегда глядят только вперед. Поэтому возвращение невозможно. Возможна лишь мечта о нем. И она никогда не сбывается.

— Как-нибудь.

Мы глядели на ночное море. Оно горело розовым, фиолетовым светом. Блески и блики ходили по нему. Так горит в лунном свете косяк рыбы, идущей на глубине и внезапно поднимающейся к поверхности воды; так пылает рябь и зыбь на водяном шелке, когда Луна смещается к западу и приобретает ало-лимонный цвет, и морская вода, вторя ей, окрашивается медовым, брусничным, малиновым. Розовое серебро. Восточная сталь. Виссон азиатских базаров. А море-то северное. И зимняя ночь. Не замерзает оно. Здесь тоже можно ходить по воде. Смело ходить, как по изумрудному Байкалу. Не боясь. Не страшась. Веря. Веруя.

— Мы пойдем с тобой… по воде?..

— Да, родная. Если захочешь — по воде.

Мальчик Иван молчал. Да и что ему было говорить? Они, все трое, стояли на обрыве; под их ногами плескалась, уходила вдаль безбрежность, горящая светом горячей любви к жизни. Их любовь была широка, как море. Ее не могли вместить берега жизни.

— Я боюсь… Я никогда не ходила по воде…

— Не бойся. Только веруй. Я же с тобой.

Мы хотели спуститься с обрыва по тропинке, занесенной колючим жестким снегом, к шуршащей кромке воды. Я уже высмотрела эту тропку и молча указала на нее Иссе и Ивану. Мальчик, показывая себя самым смелым, занес ногу, чтобы спускаться. Исса обернулся. Увидел. Резко повернулся ко мне. Показал рукой.

— Там, Ксения! Там!

Обернулась и я. Черная тень. Огромная черная тень. Гора. Глыба. Черная туча. Лопасти. Винты. Железная птица. Она спит. Летающий железный спящий в ночи корабль. Страшный. Неизбежный. Зачем он здесь. Я знаю его. Я не хочу видеть его.

Исса крепко взял меня за руку. Иван прижался к моим коленям.

Ночь мерцала огнями, снегами, пылающей морской ширью.

Справа и слева расстилались, переливались огни приморских городов, городков и поселений. Время, сужденное, нам, вступало в свои права.

От железной птицы прямо на нас шел Горбун. Он шел, усмехаясь, глядя мне в лицо немигающими глазами. Его лицо было бело, как мел, как снег. Он не ускорял шаг. Двигался размеренно и торжествующе. Как победитель.

Ближе подошел. Сверкнул глазами. Жидкую прядь приморский ветер отдул со лба.

— Вот, Ксения, — голос его был похож на скрип, — как нехорошо прятаться. Нехорошо жить спокойно, как будто ничего не происходит. Ты же прекрасно знаешь, кто сильнее. Ты хотела бороться со мной. Зря.

— Я ни с кем не хотела бороться! — крикнула я. Ветер забил мне горло. Исса молчал. Иван мочал, подняв головенку.

— Не хотела, а борешься, — назидательно проговорил Горбун. Я не могла без содрогания глядеть в его бледное лицо. Он сложил губы в странную и страшную ухмылку — редкие зубы проблескивали между губ, как стальные штыри. — Ты подставляешь щеку для удара… левую или правую… а сама в это время думаешь, как ударить. Это плохо. Это не делает тебе чести. Вот и Бог твой то же скажет тебе.

Он кивнул головой на Иссу. Не глядел на него. Он глядел на меня. Злобы в его глазах могло хватить на истребление всего мира. Да и что для него был весь мир, как не вещь? Одна большая и очень дорогая вещь, которой надо было завладеть во что бы то ни стало?..

Он шагнул к Иссе. Шаг. Еще шаг. Я не успела ни закричать, ни ударить Горбуна по рукам. Я не думала, что этот карлик настолько силен. Я ахнуть не успела, не смогла броситься, защитить, грудью закрыть, вцепиться зубами, как волчица или львица. Горбун в мгновение ока схватил Иссу на руки, размахнулся и с силой кинул под обрыв, в пропасть, в море.

И, пока Исса летел вниз, к сияющей воде, в ночи, я поняла. Я знала, что надо делать. Не рассуждала. Исса летел вниз. Я бросилась к железной птице. У спущенного трапа стоял бак с горючим. Я выдернула зубами пробку. Так. Быстрее. Лить, лить! Обливать! Щедро! Как пахнет эта смесь! Она ждет огня! Она любит огонь! Я тоже люблю огонь. А ты, Горбун, огонь не любишь. Ты не улетишь отсюда. Ты останешься здесь навсегда. Потому что я сильнее. Исса летел. Горючее текло, лилось и брызгало во все стороны. Какая маленькая железная птица. Вертолет. Вертятся лопасти, люди летят внутри, как яйца в курице. Курица не умеет летать. Иногда падает на землю. Разбивается. И разбиваются яйца внутри нее. Судорожны движения мои. Я никогда не хотела никому смерти. Я молилась за жизнь. Люди, что вы сделали со мной. Я убиваю не Горбуна. Я убиваю его железную птицу. Он никогда и никуда больше не полетит. Исса летит. Исса летит еще. Вниз. К розово сверкающему в зимней ночи холодному морю. Он летит из времени в довременье. А я во времени остаюсь. Чем я подожгу железную птицу?! Факелом?! А факела-то у меня и нет. Я должна сделать его быстро. Должна. Из чего?!.. Исса летит. Я делаю факел — из своих кос. Иван, развяжи котомку! Дай нож! Живей! Вот он. Острый. Надежный. Хорошо таким резать рыбу, мясо. Я наклоняю голову, золото волос свешивается вниз, я ухватываю их рукою в сноп, зажимаю в кулаке и режу, кромсаю, бью ножом. Вот уже затылку холодно и легко. Вот уже пук золота, соломы — в моей сжатой до синевы руке: моя одежда, коей укрывалась в морозные дни, моя постель, на коей спала я в бездомовье и сиротстве. Прости-прощай! Скорей! Иван! Огня! Мальчонка, белее Луны щекой, напуганно возится в котомке. Давай! Быстро! Он тянет мне на ладони коробку шведских спичек, я хватаю их, пытаюсь зажечь, они валятся у меня из дрожащих рук одна за другой, я беру их в зубы, чиркаю о коробку, пук волос мешает мне, ползет лисьим хвостом по земле, по смерзшимся комьям. Исса летит. Факел, сделанный мною из моих волос, пылает в моей руке. Я подношу его к железной птице, облитой горючей смесью. Горбун, глядящий на падающего с обрыва Иссу, оборачивается. Видит бешеное пламя, мгновенно и бесповоротно охватывающее железный остов, винт, костяк, трап, опорные лапы.