Елена Крюкова - Юродивая

Я вздрогнула, услышав свое имя.

Здесь, в степях, на просторах Зимней Войны, оно было чужим, странным… снежным.

— Мне жалко только детей, — жестко сказала я. — Иди, Гэсэр, откуда пришел. У тебя много жизней. Ты не обеднеешь. И водкой тебя угостят. В иных юртах. Там тоже добрые люди есть.

И отвернулась.

Я не хотела, чтобы кто-нибудь видел, как по моим щекам текут крупные горячие слезы, стекают по шее, тают в махрах драной моей мешковины, болтающейся на исхудалых голодных плечах.

— И это тоже ты сыграй, — хрипло выдохнула девочке Ксения, — шарманка все вытерпит. Она, шарманка, болтливая; и язык у нее без костей. Ее валик запомнит все, что я рассказала… что я в нее надышала. Она тоже жива, как мы с тобой. У тебя мамка-то где?..

Вода журчала под мостом.

Облака отражались в реке, сияя и сверкая — безумные снеговые горы, вздымающиеся в зеркально опрокинутом небе, и на горах, как на серебряном троне, сидел Гэсэр-хан, хитро подмигивал, добывал из кармана халатика маленькую бутылочку и прикладывался к ней.

— Смотри, — сказала Ксения и показала девчушке рукой на небо, — а кто там еще сидит?.. У ханских ног?..

Девочка, прищурясь, старательно глядела в солнечное небо.

Никого там нет!

А вот есть. Ты плохо глядишь. Ты увидеть не хочешь.

Они обе стояли, задрав головы, и всматривались в беспредельный простор, сиявший сильнее и ослепительнее парчи и изарбата.

Увидели обе. Одновременно.

Закричали радостно и ликующе.

Подняли руки к небу.

Прохожие останавливались. Люди толпились вокруг. Глядели в небо вместе с ними.

А они хохотали, протягивали к небу руки, не отрываясь, глядели в его бездонную глубину, будто пили его взахлеб, большими глотками, и не могли напиться — ни синевы, ни серебра, ни воли, ни света.

Ксения застонала, перевернулась с боку на бок и укуталась потеплее в широкой и рваной тряпку, бывшую когда-то одеялом.

В щели халупы, где она укрылась от непогоды, нагло дул ветер.

Ветер пел и выл в трубе, стучал о крышу, ярился под брюхами черных и серых мохнатых туч.

Ей снился сон.

…Она стояла на лестнице в большом и мрачном доме, где люди не жили всегда, а останавливались на время— в доме странноприимном и гостевом, с тяжелыми решетками подъездов, с засаленными дверями. По лестнице, навстречу ей, поднималась девушка, толстая, в богатой собольей шубке. Темный мех соболя искрился звездами. Девушка ослепительно улыбалась Ксении. «Помогите мне! — Ее подбородок просительно дрожал. — Едемте со мной! Спасите меня! Там, внизу, ждет нас… повозка… и водитель… Умоляю вас…» Шубка шла по лестнице впереди, Ксения сзади. Она никогда не могла отказать, если просили. Когда они садились на лайковую кожу сидений, шофер оскалился. Это ловушка, Ксения. Ловушка. Как ты не догадалась раньше. Запахнутая стыдливо шубка медленно, нахально расходится на груди и животе белозубой девушки. Ксения видит складки мяса. Жира. Толстой, маслено нависающей плоти. Она голая под шубой. Голая, белая, с жемчугом вокруг зобатой необъятной шеи. «Едем, — говорит она надменно, уже голосом владыки. — Едем, я заполучила тебя. Не вздумай сопротивляться — у моего шофера оружие, ты и пикнуть не успеешь. Сиди тихо.» — «Ты кто?» — «Я-то? — Злобный хохоток. — Ты сама догадалась. Курва я. Едем снимать желудей. Ты будешь тоже это делать. Мне помогать. А разве ты не блудница?» Ксения глядела на жирную девушку во все глаза. «Нет.» — «Врешь! Я тебя насквозь вижу! Я не ошибаюсь! У меня глаз наметан! Ты настоящая блудница! Ты будешь работать в паре со мной! Я тебя не отпущу». Ксения оглянулась — шофер, ухмыляясь, из-под колена показывал ей дуло. Мотор заведен; пространство рвется; время пахнет бензином из бензобака. Машина останавливается у больничного крыльца. Ксения смекает, что к чему. Все надо делать быстро. Очень быстро. Это такая пора: зазеваешься — и проиграл. Под видом: «Сейчас я сниму вам… нам… желудей!.. клиентов…», — она распахивает дверь такси, вбегает на крыльцо, взмывает по лестнице; ей наперерез телепаются нянечки с утками и швабрами, сестры милосердия со шприцами и кварцевыми лампами, на нее наезжает каталка с тяжелым, после операции, хрипло дышащим больным, он таращит на Ксению из-под повязки, закрывающей все его лицо, до боли родные глаза… вот и ординаторская, она рвет дверь на себя, высокий бородатый врач наступает на нее, пытаясь утихомирить, образумить. «Тише, тише. Вы… сумасшедшая. Но ничего страшного. Сейчас мы вас уложим в чистую постельку. Напоим вкусным питьем. И вы заснете. Заснете надолго. И спать будите крепко и сладко». Ксения отчаянно машет головой. «Там, там… сумасшедшая. Она там… внизу… Я ее пленница. Она хочет окунуть меня в ужас. В ужас жизни, которой я еще не жила. Я не хочу жить такой жизнью! А она приказывает мне! Велит! Она сама этой жизнью живет! Что мне делать?!.. Спасите…» Врач, теребя бороду, внимательно смотрит на Ксению, не веря ни одному ее слову, и она с ужасом понимает это. «Так, так. Ну что ж, — роняет он. И заговорщицке шепчет: — Мы сейчас…вас спасем. Не бойтесь. Мы вас… отправим отсюда на другой машине. На „скорой помощи“. И уйдете вы черным ходом. И уедете в другую сторону. И не увидите вашу тюремщицу больше никогда».