Ахто Леви - Бежать от тени своей

Он допивает всю водку, и у меня гора с плеч: чего нет – того нет.

– С каким трудом развивается человечество! – рассуждает круглячок, закатив глаза, вздыхая. – Вчера мы были кто? Шимпанзе… Теперь строим электростанции, гуляем по Луне… Человек разумен, млд… члвик, а алкоголизм – это не изготовление, а употребление…

И когда я в том поезде наблюдал утром похмелье веселого коммерсанта (который, кстати сказать, наутро совершенно не помнил ни о космическом луче, ни о том, на какой станции я вошел к нему в купе), я возгордился от сознания – нет, я не червяк!..

Здесь же, в Юрмале, я думал, и даже довольно часто, о том, что говорили мне тот чудаковатый старичок Мержиевский, а также Стась, Семен и Зайчишка и еще кто-то о возможности попытаться выйти из моего злополучного положения с помощью медицины. Стась, помнится, предупредил, что это даст результат только в том случае, если этот шаг – обратиться к медикам – сделаю сознательно, понимая, что мне это нужно. Но я не пришел, к сожалению, к такому пониманию…

Я понимал, что и медицина что-то может. Главное же, думал я, не в том, что мне посредством гипноза внушат отвращение к водке, главное – я сам, мое человеческое «я»: червяк я или человек?! Конечно, если выберусь с помощью людей, – я тоже человек. Но мне казалось, что, если выберусь сам, я все же немного больше человек. И мне хотелось быть немного больше человеком.

Ах, как мне хотелось, чтобы не было этого проклятого года, который японцы почему-то называли годом «Зеленого Дракона». Ах, как хотелось его вычеркнуть из жизни…

Что говорить – нелегко возвращаться туда, где тебя помнят как нехорошего человека. Но вернуться надо, чтобы не было больше нужды ходить с опущенной головой, боясь смотреть в глаза людям, чтобы не было больше тайн, которые надо скрывать от других и даже от самого себя, чтобы поведать их другим, способным разделить со мной эти мои мучительные тайны. А это уже означает освобождение от внутреннего одиночества, освобождение от той тюрьмы, куда я сам себя заключил. Помнится, этот вопрос я себе задал: «Я сам себя заключил в свою тюрьму, а кто освободит?» Оказывается, ответ очень прост: ты в тюрьме собственной совести, и освободиться из этой тюрьмы ты должен сам.

А роман?… Наверное, он получится сумбурным, потому что для Автора время его создания, когда он оказался в одиночестве, было тоже сумбурным. Да, я последовал совету Семена Махоркина и начал писать (достоверно) о том, как я писал роман. Перечитывая черновики, пришел к заключению, что в них, пожалуй, много лишнего. Но я решил оставить все как есть.

Я попробовал размышлять о жизни. Боюсь, эти размышления могут у многих вызвать снисходительную улыбку – дескать, тоже мне философ нашелся! Я согласен: мои размышления могут быть слабенькими, неверными и всякий может их, если захочет, отвергнуть. Я, конечно, никакой не философ, я просто пытаюсь научиться думать. Единственное, что хочу сказать в свою защиту: правильные у меня суждения о жизни, литературе и обо всем другом или неправильные, но… они мои. Ведь дело в том, что, сколько читателей, столько и мнений. Одни согласятся со мной, другие – нет, а третьи начнут раздумывать: так или нет. И то ладно. Во всяком случае, не могу взять в толк, почему бы мне стесняться высказывать свои мысли, какие бы они ни были? Ведь я их никому не навязываю!..

Я сам, пока на собственном опыте не убедился, относился к писательскому труду скептически. Беру я в руки книгу, прочту ее за день или за два и думаю себе: «Хорошо устроились эти писатели: накрутили, насочиняли и денежки лопатою загребают!» Чем я хуже?! Возьму и тоже насочиняю и буду денежки лопатою загребать.

Теперь я знаю, что если, читая чью-то книгу, мне смешно, значит, автор, когда писал это смешное, сам хохотал до упаду. А если я читаю о печальном, что вызывает слезы, я знаю – автор плакал, когда писал, и если бы кто-то наблюдал его в то время со стороны, наверняка бы решил, что у этого человека умерла любимая жена.

Бывает, иной человек немного понервничает и уже таблетки успокоительные горстями глотает. У писателя же каждый день умирают или страдают, мучаются любимые герои – его герои, и он за них переживает и страдает не меньше, чем если бы действительно умерла его жена. И уж, конечно, никакие таблетки ему не помогут!..

Теперь сам знаю: написав главу, мне и есть не хочется, и никакие красотки мне не нужны, мне вообще ничего не нужно. Я устал, и устал настолько, что и отдохнуть по-человечески не в состоянии; я наэлектризован так, что от меня искры летят, и тогда, пожалуйста, не прикасайтесь ко мне – током бьет. Следовало бы повесить себе на шею плакат: «Осторожно – опасно для жизни!»