Александр Иличевский - Матисс (Журнальный вариант)

Наде досталась оплеуха.

Вадя не очень-то и сопротивлялся, приговаривал, нагибаясь, недалеко отскакивая от ударов:

— Бейте, ребятушки, бейте, только не убейте, доглядите, будьте добреньки.

Омоновец дрался как мельница: медленно, враспашку мотая кулаками, ногами. Не больно. В какой-то момент он навалился на Вадю, обмяк, стал душить. Его опустошенные белые глаза ничего не видели.

Задохнувшись, он бросил Вадю, взял, звякнув, водку и отпал догонять своих.

Надя, от усердия выпятив нижнюю губу, подняла Вадю, повела его на чердак. Уложила, голубиным пометом намазала ему ссадины, ушибы.

Оглянулась. Кинулась. Потеки крови у слухового оконца ожесточенно, расцарапывая ладони, затерла гравием, песком, пометом.

Спугнутые голуби вернулись ночью.

К утру приморозило, пятнышко инея легло на стенку, к которой Надя повернулась ртом.

Проснувшись, она долго смотрела на игольчатую звезду, зажегшуюся изнутри тлеющим рассветом.

Ни тогда, ни после они не воспринимали эти события разделенными на правое и неправое. Они были на стороне горя.

И вообще, все, что происходило с ними, вокруг, не входило в их внутреннюю природу как что-то постороннее им самим, навязанное. Неизвестно, по какой причине все дурное осознавалось как последствие собственной совести. В большей степени это относилось к Наде. Вадя временами бунтовал, взбрыкивал. Но каждый раз на следующий день вставал усугубленный пристыженностью.

Потом, когда они сойдутся с Королем поближе, в один из таких заполошных дней Вадя ему изложит свою идею Бунта. Отвлеченную идею отвлеченного Бунта, обусловленного неизвестно какими силами, осуществленного двояким сгустком Народного Духа, обосновавшего свои светлые цели мощью темных сил разрушения. Король слушал Вадю с вниманием, лелея при этом ухмылкой какую-то свою особенную мысль. Он не задавался вопросом, кто будет участником или предводителем и почему, собственно, восстание не будет тут же разгромлено войсками. Вадя и сам не знал подробностей. Он живописал картину Бунта областями умалчивания и ссылками на неизвестное. Особенное место отводилось одиссее взбунтовавшегося корабля, с могучим оружием неприступно ушедшего поднимать — по окраинам к сердцу — людской праведный гнев.

Точно так же он рассуждал об НЛО — еще одной теме, могучей пустотой терзавшей его воображение. Лишь несколько положений в рассуждениях Вади имели вид утверждений, а не вопросов, умножающих молчание.

А) У нашего государства имеется сверхсекретный вид вооружения, неслыханный настолько, что после его обнародования во всем мире наступит дородная жизнь. Б) Во время бунта необходимо не упустить момент, когда станут опорожнять магазины. (Брать только долго хранящиеся продукты: крупы, соль, сыры, растительное масло.) В) Оснастившись припасами, следует отправиться в Брянские леса, искать места, где в войну располагались партизанские отряды. Там, обосновавшись на старом хозяйстве, в землянках, следует ждать Будущего. Г) Окончательное Будущее увязывалось Вадей напрямую с инопланетной, хоть и ангельского, неопределяемого характера державой, объединившей усилия с передовыми частями Бунта, которые преодолел к тому времени примесь мрака и насилия.

В ответ на это Король, который понимал, что в своих просвещенных рассуждениях он продвигается не намного дальше, чем Вадя в своих варварских, отвечал так:

— А я тебе скажу, что бунт внешний ничего не даст. Бунт должен быть внутренним, направленным внутрь, такой силы, чтобы кишки распрямились. Только тогда у нас появится шанс стать собственными детьми — детьми своей мысли, когда мы решимся стать иными.

С той поры они так и прикипели к Пресне. Этот район Москвы оказался благодатным. Хоть улицы и превращались постепенно в “палубу первого класса” (открывались повсюду дорогие магазины, рестораны, вдоль набережной — казино, бары, злачные места: сказывался жирующий, взыскующий лоск, навлеченный на район учреждениями власти), здесь имелась просторная — вглубь — “палуба третьего класса”, “трюм”, “кочегарка”.

Где они только не ночевали.

В закрывшемся на ремонт планетарии. В куполе его зияли дыры, сквозь них сыпал блестящий снег. Чашеобразная аудитория стояла вздыбленная оторванными рядами стульев. Над кафедрой реял обесточенный, разоренный планетариум, похожий на гигантскую шишку. По углам, заметенным снегом, в разбросанных картах туманностей шуршали мыши.