Глеб Тригорин - Стезя. Жизненные перипетии

Вдруг раздался пушечный выстрел. Прошло мгновение, и первый танк задымился. Фашисты заорали, засуетились, и открыли беспорядочную стрельбу. Прошло минуты две-три, и прогремел второй выстрел. Бронетранспортёр в середине колонны заглох навсегда, объятый клубами чёрного дыма. Мотоциклисты, свернув с дороги, заняли оборону. Офицер, спрыгнув с танка, что-то громко крикнул. Огонь невидимой батареи набирал силу. Пушка стреляла уверенно и умело. То танк, то мотоцикл, то машина вспыхивали, как свечи на праздничном столе. Немцы совсем потеряли голову. Открыв беспорядочную стрельбу, они не могли понять: откуда ведётся обстрел. Вскоре, фашисты обнаружили батарею. Танки, развернув башни, один за другим стали палить по пригорку. Пушка на бугре, время от времени, отвечала одинокими выстрелами. Ещё несколько немецких машин и танков задымились вслед за остальными. Перебежками, немцы добрались до бугорка и расстреляли артиллеристов в упор. Вскоре все было кончено.

Мы лежали, не зная, что делать. Лёха, уткнувшись лицом в землю, стучал кулаком по земле:

– Трусы, трусы, лежим здесь как крысы, а люди воюют и умирают.

Константин Иванович смотрел в бинокль, не проронив ни слова. Вдруг сзади донеслись голоса:

– А ну ползи вперёд, сука, – прошептал Шульгин.

Истомин обернулся назад. Пришибленный, избитый немец сидел под кустом, озираясь по сторонам, как затравленный зверь.

– Дёру хотел дать, немчура. Хорошо что сразу заметил, а то хана бы нам. Как зайцев тут немцы нас перестреляли бы.

Рядом с Шульгиным стоял Каматозов. Оба зло и нетерпеливо смотрели на Вебера.

– Давно надо было его кокнуть, товарищ капитан, а то валандаемся с ним. На черта он нам сдался. Продаст, сука, в любую минуту. Как свои объявились, сразу ожил, сволочь.

Константин Иванович внимательно посмотрел на немца. Затем коротко спросил:

– Мы вам сохранили жизнь, значит поверили. По законам военного времени теперь должны расстрелять. Вы же умный человек.

Ссутулившись, Дортмунт весь сжался и, опустив голову, тихо промямлил:

– Да, да, вы правы. По закону военного времени, так и должно всё произойти. Простите меня, если сможете. Но логика войны, и законы выживания иногда противоречат друг другу. В жизни бывают моменты, когда надо что-то в корне менять и идти на риск. Таковы законы жизни. Что поделаешь. Я оказался не пригодным для этих законов. И вот результат: я стою перед вами, в вашем полном распоряжении.

Истомин отвернулся. Глянув на часы, тихо проговорил:

– Уведите туда, подальше, и без шума.

Лёха лихорадочно смотрел на происходящее, и глаза его горели:

– Товарищ капитан, – медленно произнёс он. – Ведь человек же. Как так. Он же безвредный. Просто бес попутал. С кем не бывает.

Шульгин, презрительно глянув на Лёху, процедил сквозь зубы:

– Человека нашёл, фашист, он и есть фашист. А ну тварь пошёл, сейчас закачу промеж глаз.

Убили быстро, тихо и без шума. Каматозов и Шульгин завели немца в какой-то глухой овраг и прикончили. Выстрелов почти не было слышно. Вебер стоял возле небольшой сосенки, безвольно опустив плечи, склонив голову набок и весь как-то потерявшись и уже умерев. На мгновение, он виновато глянул на стрелков с какой-то беззащитной детской улыбкой в глазах.

Передёрнув затворы, Шульгин и Каматозов равнодушно прошли мимо. Я стоял, ещё не до конца понимая, что произошло.

– Похоронить бы надо, всё-таки человек, – сказал Урман.

Ухмыльнувшись, Каматозов кивнул головой:

– Нехай его барсуки с лисами хоронят.

Шульгин, презрительно глянув на нас, сплюнул сквозь зубы.

Ямку выкопали неглубокую, времени не было копать. Лёха работал лихорадочно, стиснув зубы, без остановки. Когда положили тело, угрюмо сказал:

– Придём к нашим, подам рапорт. На флот пойду. На крейсере воевать буду.

Из кармана гимнастёрки Вебера выпала губная гармошка. Нагнувшись, я хотел положить её в карман немцу. Лёха, протянув руку, тихо сказал:

– Коля, я возьму гармошку себе. Хоть память о человеке останется.

Старик устал. Опустив взгляд, он замолк. Прошло минут пять. Сергей с нетерпением ждал продолжения рассказа, но беспокоить старика постеснялся. Улыбнувшись, Николай Васильевич продолжил:

– Конечно, тогда я многое не понимал, молодой был, неопытный. Со временем, осознал одну вещь. Бывает родство по рождению, по происхождению, а бывает родство духовное, своего рода унисон струн душ человеческих. Вот Лёха и Дортмунд как раз нашли друг друга, да только не долго, продлилась эта дружба.