Грим - Каюр 2082

- Ну, какие будут репрессии? - подстегнула Яга.

Отдайте его нам в опустевшую голову, сказали Горынычи. Зафиксировать и зудом снабдить, сказал Ваз. Пусть будет памятник нерукотворный, добавил он от лица Пушкина. Сделать из него чмо на полусогнутых, сказал переменчивый Кушнер, пускай шестерит. И да будет славен Вавака во веки веков, на всякий случай добавил он. Пусть он на мне женится (Яга). И вернет мне мое лицо (Вадим). Отказать ему в живописи. И в фашизме, сказали Войцеховский и Вайс. Запытать его до смерти, сказал кто-то.

Не скажу, что бы мне это понравилось. Во-первых, почему за вожделенья души должно тело расплачиваться? Во-вторых: какое отношение мучимое тело имеет к программе конструкта? Да и сама программа как искупит грехи оригинала? Тем более, телом, которое вообще ни при чем? Программа как козел отпущения - это что-то новое в пенитенциарном творчестве.

Впрочем, к кому это относилось? К Гартамонову, к Г.? К карикатурному Гитлеру, которого он тоже представлял своим лицом?

Отрастить ему хвост или другое неудобство или непотребство, продолжали мучители. Закатать на двенадцать земных лет лунной каторги. Предлагали, к слову сказать, информационную изоляцию, а так же другие меры и методы - от наказания смехом до черного сглазу.

- Но позвольте... позвольте ж представиться... Гы... Гы... Гы... - сказал в свое оправдание Г.

- Представиться? Да на кой ты нам? - перебила Яга. - Нам и так про тебя все известно. Гартамонов. Он же Вавака, он же Гартман, Коровин, Гарт. С годом рождения затрудняюсь, да это нам и неважно.

- Но ...

- За всё содеянное нужно платить, а у тебя неуплочено, - сказала Яга.

Только Кощей, кажется, ничего не произнес в адрес обвиняемого, хотя и бормотал что-то себе под нос, я только 'зеркало-коверкало' смог разобрать. Он стоял у зеркального фальш-окна, как бы обращавшего взор наблюдателя не за предел помещения, а внутрь его.

И возможно, это зеркало заметило первым, как начинали вдруг оживать: Голова, Черномор, Горилла, Каспар, Ваз - да и все прочие, как чмо, так и пустые болванки. Многие падали. Болванки оставались лежать, шевеля конечностями, чмо пытались вставать с разной степенью неуклюжести, все это отвлекло внимание присяжных от Г., и только вопль кровожадной старухи вернул действие в русло.

- Бейте его!

И Яга, обратившаяся в ягуара, первой бросилась на Ваваку сего.

Неспособное помыслить действует слепо. Все прочие слепо накинулись на него.

- Кажется, вспыхнули беспорядки... - пробормотал Викторович.

- А ты б хотел, чтобы порядки вспыхнули? - сказала Сусанна. Голос ее звенел.

Викторович бросился открывать. На это раз генерал ему не препятствовал.

- Третье действие переходит в действительность, и вмешательства не миновать, - сказал Джякус, который, я думаю, тоже о чем-то догадывался, а возможно, и был посвящен. Как и Джус, впрочем.

Сусанна, оттолкнув Викторовича, ворвалась в Кунсткамеру первой. Вслед за ней ворвалась собака, потом Викторович, а потом уже мы все.

Ворваться-то мы ворвались, однако вырвались далеко не все.

Торопецкий, Гартамонов и Джус решительно вклинились в толпу, и я тут же потерял их из виду. Викторович обогнул кучу-малу, часто и внимательно озираясь, взгляд его шарил по полу, и я понял, что он ищет пульт.

Потасовка. Рычанье и вопли. Месиво тел. Мелькали: спина Торопецкого, чья-то разверстая пасть, куриная лапка, опрокинутое лицо генерала.

Какое-то безумие (видимо, заразительное) овладело и мной. Я схватил за ворот ближайшее тело и стал трясти. Потом бросил его и ввинтился в толпу. Меня тут же отбросило, ударило о стену - словно мной в пристенок сыграли - и снова отрикошетило в кучу-малу, в этот кипящий страстью котёл.

Дальше не помню. А когда очнулся от упоения и забытья - застыли в последней немой сцене: герои Гоголя и големы, творенья доктора Моро и доктора Франкенштейна, Урфин Джюс и его деревянная солдатня. Словно архангел здесь побывал и поубивал всех. Действующая десница Господня, как сказал бы Ваз, а может быть, и сказал. Среди них трое, застывшие уже навсегда: генерал Гартамонов, бывший капрал Торопецкий, и Каспар Моравский, майор. И повсюду клочки одежд и волос, сорванные головные уборы, и кровь, кровь...

Знаете, я хоть и понимаю, что все это не окончательно, однако не могу отделаться от мурашек и печальных чувств.

Да, главного не сказал: пульт вывалился из рук Кощея, на которого никто и подумать не мог. Если, конечно, верить Викторовичу. Он этот пульт, мол, подобрал и им воспользовался для немой сцены. Сам Кощей был обнаружен под зеркалом, в которое он бросился, пытаясь эвакуироваться из этого бардака. С искривленным лицом, носом, свернутым на сторону - такое случилось 'коверкало'.