Юрий Поляков - Работа над ошибками

Я рассказал ему о нашем «Поиске» и цели моего прихода.

– Какие молодцы! – взволнованно похвалил заведующий. – Очень, очень нужное дело! Если найдёте воспоминания – сразу несите нам! Ну, а если роман…

– Так ведь, собственно, воспоминания у вас, – подсказал я.

– Да-да-да… Точно-точно, – задумался заведующий. – Совершенно правильно, но это было, знаете, до меня… Вот что: сходите в четыреста восьмую комнату, там сидит наш старейший сотрудник Евгений Семёнович, по-моему, он как раз и вёл ту серию… Сошлитесь на меня. И вот ещё что…

Но тут зазвонил телефон, и в течение получаса, виновато поглядывая на меня, заведующий снимал какие-то вопросы по своей собственной рукописи, выходящей в другом издательстве.

– Спасибо вам, родненький! – наконец закончил он разговор, благодарно опустил трубку и снова обратился ко мне так, словно и не отвлекался: – И вот ещё что: потом обязательно загляните ко мне…

Как только я вышел из кабинета, туда вдвинулся розовощёкий старикан в мощном, будто сшитом из драпировочной ткани, двубортном пиджаке, под мышкой он держал толстый альбом в плюшевой обложке. Этого ходока я знал ещё по газете: в альбом были вклеены десятки фотографий, запечатлевших пребывание выдающихся людей в различных трудовых коллективах. Под снимками стояли примерно такие, отпечатанные на машинке и подклеенные подписи: «Писатель и поэт Вера Инбер среди ветеранов эпроновского движения. Красной стрелкой обозначен я (третий справа во втором ряду)». Никто не мог понять две вещи: во-первых, как, не являясь ни поэтом, ни писателем, старик очутился на всех этих фотографиях, во-вторых, чего, собственно, он хотел от изнемогших издателей…

В 408-й комнате происходило общередакционное чаепитие. Когда я открыл дверь, все поглядели на меня так, точно я вломился в супружескую спальню в самый неподходящий момент. Не будь у меня опыта газетной работы, я бы ретировался и ещё несколько дней краснел, вспоминая о своей неотёсанности.

– Что вы хотели? – спросила меня унизанная пластмассовыми браслетами редакционная дама.

– Я хочу видеть Евгения Семёновича. Меня прислал заведующий редакцией…

Застолье всем своим видом дало понять, что ссылкой на руководство их не запугаешь, но тем не менее со стула поднялся лысый человек в джинсовой куртке и вежливо попросил:

– Идите, пожалуйста, в комнату четыреста одиннадцатую, я – следом… Извините, ради бога!

Отсчитывая номера кабинетов по нарастающей, как бы отыскивая нужный дом, я долго плутал по коридорам, однако нужная комната оказалась в противоположном конце, в непонятном закутке. Туда меня отвела молоденькая, модная секретарша, из тех, что ездят на работу в личных автомобилях, в то время как их непосредственных начальников мнут в городском транспорте. В комнате сидели два редактора, задумчивые, усатые, такие похожие, словно их рекрутировали из одной деревни, где все жители – родственники. Они показали мне стол Евгения Семёновича и продолжили разговор.

– Писать… О чем ему писать? Он жизни настоящей не знает…

– А где он её узнает? На даче у папаши-графомана?

Вскоре пришёл Евгений Семёнович, я повторил ему рассказ о наших поисках, сочувственно предположив, что рукопись за много лет могла затеряться.

– Ну что вы! Зарегистрированные рукописи не теряются и не горят – девиз у ваших ребят правильный. Я хорошо помню эти воспоминания – очень честные были. А составитель, действительно, пока мы канителились, умер. Но рукопись не у нас, её забрали. И сейчас я вам скажу, кто именно. – Он порылся в потрёпанных общих тетрадях, в каких пишут мои старшеклассники, и сообщил: – Записывайте… Чаругин Иван Георгиевич… У меня, знаете ли, с начальством отношения непростые, поэтому приходится вести строгий учёт…

Когда я начинал работать в журналистике, один старый газетный волк, глядя, как мне хочется всюду успеть, дал совет: «Не дёргайся. По телефону можно сделать все, кроме детей».

Вернувшись домой, я достал из морозилки пельмени, которые леплю сотнями, если на меня находит тоска, и заправился. Легенду, что холостяки питаются плохо и поэтому мучаются желудочными заболеваниями, придумали одинокие женщины, мечтающие выйти замуж. Потом я курил на балконе, рассматривая свежераспустившиеся, похожие на новенькие «трехрублевки» листочки и думал о Елене Павловне, чей образ в последнее время все чаще тревожил моё пылкое холостяцкое воображение. Но против печали существует единственное патентованное средство – общественно полезный труд. Я вернулся в комнату, подсел к телефону, набрал номер председателя Совета ветеранов Краснопролетарского батальона и поинтересовался, не знает ли он человека по фамилии Чаругин.