Юрий Азаров - Групповые люди

— Но это же чистый анархизм, — вставил Менжинский. — Ни в коем случае, — продолжал Бердяев. — Принцип свободы означает и принцип личности как высшей ценности, ее независимости от общества и государства, от внешней среды. Коммунизм, как он себя обнаруживал в русской революции, отрицает три вещи: свободу, личность, духовность. В этом, а не в его социальной системе, сосредоточено демократические зло коммунизма. Я согласен принять коммунизм социально, как экономическую и политическую организацию, но не согласился бы его принять духовно.

— А если система, коммунистическая система, даст гарантию развития этих трех феноменов — свободы, личности и духовности, вы готовы принять коммунизм? — спросил Дзержинский.

— Безусловно. Эта моя безусловность, однако, требует разрешить главное противоречие между личностью и системой, ее унифицирующей. Духовно, религиозно и философски я — убежденный и страстный антиколлективист. Это совсем не значит, что я антисоциалист. Я сторонник социализма, но мой социализм персоналистический, не авторитарный, не допускающий примата общества над личностью, исходящий от духовной ценности каждого человека.

— Но ведь не может быть личность свободной от общества, — перебил Каменев Бердяева, — она просто погибнет. Чтобы человек выжил, ему необходимо вступать в элементарные отношения с другими людьми.

— Вот здесь как раз и кроется тот примитивизм и то невежество понимания социальности, когда все сводится к насильственному объединению людей. Я антиколлективист, потому что не допускаю экстериоризации личной совести, перенесения ее на коллектив. Совесть есть глубина личности, где человек соприкасается с Богом. Коллективная совесть есть метафорическое выражение. Человеческое сознание перерождается, когда им овладевает идолопоклонство. Коммунизм как религия — а он хочет быть религией — есть образование идола коллектива. Идол коллектива столь же отвратителен, как идол государства, нации, расы, класса. Это все не означает, что в коллективе, как и в коммунизме, не может быть правды, в частности правды, направленной против лжи капитализма или лжи социальных привилегий. Ложь коммунизма есть ложь всякого тоталитаризма. Тоталитарный коммунизм есть лжерелигия и именно как лжерелигия коммунизм преследует все религии, преследует как конкурент.

— Ну это уж откровенная антисоветчина, милостивый государь, — сказал мне Чаинов, порываясь прекратить мистический сеанс. — За это минимум червонец можно схлопотать, это я вам как компетентное лицо говорю.

— Это же история, а она не имеет той разоблачительной силы, которая еще была в тридцатые или в пятидесятые сталинские годы, когда действовала инерция злодеяний. Вот если бы он про вашу кормушку говорил, про коррупцию и грабежи сегодняших партийных бонз, тогда это бы имело силу.

— Не понимаю, на что вы рассчитываете, товарищ, Степнов?!

— На возрождение, — ответил я. — Настанет день, когда ваш дом будет, подобно Бастилии, разрушен. Придет время, когда волна истинно народной демократии сметет нечисть с лица своей родной земли. Бердяев был прав, называя русский народ мессианским. Может быть, ему и необходимо было пройти через столько казней и испытаний, чтобы избавиться от своей глупой доверчивости, от узколобой и узкозадой псевдопатриотичности, чтобы набраться той истинной тоски по великим свершениям, которые и привели к революции, к жажде правды и справедливости!

…Бердяев почувствовал: здесь, в кабинете Великого Инквизитора, присутствует его единомышленник, и он заговорил с воодушевлением:

— Русскому человеку всегда была присуща вселенская тоска по совершенству, по чуду, по трансцендентному. Это и тоска по целомудрию, и тоска по человеческой целостности, к которой ведет лишь подлинная любовь. Вы не станете отрицать, что эта тоска по идеалу, как эмоциональное состояние людей, была двигателем всех революционных событий, по крайней мере в России. Я твердо убежден в том, что в человеческой жизни есть трансцендентное начало, суть которого есть творчество. И русский крестьянин, и русский рабочий, и русский интеллигент творили единую культуру, в основе которой были любовь, утоление жажды свободы, идеал. Творчество не есть жизнь, оно есть прорыв в новую жизнь, взлет в новым идеалам, оно возвышается над жизнью и устремляется за ее пределы, к трансцендентному. В мире творчества все интереснее, значительнее, оригинальнее, глубже, чем в действительной жизни, чем в истории или в мире рефлексий и отражения. Революция должна была бы питаться творчеством отдельных личностей, составляющих душу народа. Государство или режим, которые расстреливают своих поэтов, литераторов, духовно творческих людей, обречены на перерождение.