Юрий Азаров - Групповые люди

— Я познакомился с ним у Никольского. Должен тебе сказать, что у нашего общего друга с Копыткиным весьма приятельские отношения.

— Этого не может быть!

— Скажу больше: и сейчас они что-то замышляют. Надо же как-то тебя привести в нужное состояние…

Как только Лапшин ушел, я тут же бросился на телеграф звонить. Трубку подняла мама Любы. Она ответила сухо:

— Больше никогда не звоните.

На следующий день я позвонил Раменскому.

— Очень рад бы повидаться, — сказал он. — Но я готовлюсь к поездке в Японию, а через недельку отправлюсь в Штаты. Давай через месячишко встретимся…

— Мне нужно срочно. Безотлагательно. Умоляю.

— Прости, ко мне пришли… — и положил трубку.

На следующий день мне удалось попасть к Никольскому.

— Я готов все что угодно сделать, только помоги моей Любе.

Он встал. Пристально поглядел на меня.

— Каким образом я могу помочь?

— Я узнал, что ты знаком с Копыткиным.

— Неужели ты думаешь, что я могу использовать мое служебное положение в каких-то личных целях?

— Я тебя очень прошу, помоги, — взмолился я.

— Охотно помог бы, но, по правде сказать, не хочу. Душком нехорошим от тебя понесло. К антисемитской группировке решил примкнуть…

— Я?!

— Подонку Лазарю Кагановичу надо шкуру свою спасать, а тебе-то что?! И твоя девка по твоим стопам пошла…

Как только были сказаны эти гнусные слова, в глазах моих горячо потемнело. Не помня себя от гнева, я свалил на пол Никольского и стал колотить его голову об пол. Глаза у него выпучились, белки, замереженные красной паутиной, вот-вот вылетят из глазниц, а я не могу остановиться. Он хрипел, а потом стих… Я побежал домой с сознанием того, что совершил непоправимое. Потом охватило отчаяние. Решил немедленно сознаться в содеянном. Кинулся снова в контору Никольского. Какая же это была радость: издали я увидел, как Никольский, живой и невредимый, вышел из помещения, сел в машину и улетучился. Я снова помчался домой. В почтовом ящике лежало письмо от Любы. Она писала: "Иногда мне кажется: мир в огне…"

"Иногда мне кажется: мир в огне. Искупительство — это то, в чем я хочу разобраться. Все время помню твой рассказ о боярыне Морозовой: "Сподоби мя таких мучений! Господи, сделай так, чтобы в срубе сожгли меня…" Откуда красавица Морозова брала такую силу и такую жертвенность? Вот уже две недели, как я в следственном изоляторе. И нет сил у меня больше выносить эту жизнь. Меня избили сначала в камере, а потом надзирательши. Даже рассказывать противно, как это мерзко было. Неужто только силой страдания и мощью искупительства окрепнет дух человеческий? Твой Попов ищет новый нравственный свет. Если бы он не был гоним, я бы ему не поверила. Повсюду там, на воле, слышались мне голоса сытых мещан: "Идет процесс духовного накопления. Переходный период…" А откуда же может прийти это накопление, если души пусты?

Я была хорошей девочкой, отличницей, медалисткой, а теперь — уголовница. От меня все отвернулись. Мои друзья не то чтобы предали меня, они сказали: "Мы и не знали, что она наркотиками торгует". Они поверили им, Копыткину, а не мне. Родители от меня тоже отказались. Папа даже на свидание не пришел, а мама лучше бы и не приходила. Все время причитала: "Я же говорила, я же говорила…" Я ее успокоила: "Мамочка, не приходи больше. Зачем тебе так расстраиваться". Она ответила: "Да, пожалуй, ты права. Я не смогу этого выносить". Я подумала: а чего "этого"? Дочери? Позора? Да что люди скажут?! Но ведь знала, что я никогда наркотиками не занималась, знала, что мне их подсунули. Чтобы состряпать дело.

— Я же вас предупреждал, — сказал мне Копыткин, ехидно улыбаясь. — Мы вас поймаем с поличным. Но я вам желаю добра и постараюсь сделать все возможное, чтобы помочь вам.

Представь себе, Копыткин резко изменился. В его лице появилось что-то мягкое и доверительное. Создавалось впечатление, что он не очень-то верил в свое дело. Он много говорил о том, что он в своей жизни ошибался и что сегодня в стране происходят крайне сложные процессы, в которых надо тщательно разобраться. Больше того, он хочет, чтобы я ему помогла в этом. Я ему, конечно же, не поверила, но он был очень и очень осведомлен о моем образе мыслей, поэтому закрываться я не стала. К тому же у него оказались мои рукописи.

— Два года тому назад, — сказал Копыткин, — вы ратовали за реабилитацию Троцкого, Каменева, Зиновьева, Бухарина и всех репрессированных в тридцатые годы. Теперь же вы клеймите этих реабилитированных. То есть снова идете вразрез с государством.