Иван Комлев - Ковыль

– Какой ужас… – глядя в пол, тихо сказала она. – Ах, почему я не была совсем маленькой? Не знала бы ничего, только сказочку, которую сочинили бы для меня взрослые.

Братья сконфуженно посмотрели друг на друга и отвернулись. Гнев их прошёл – знать, им тоже припомнился отец… Вася шарил по карманам, искал сигареты, тогда как пачка давно уже была у него в руке; Алексей насупился, сказал бабе Поле:

– Извиняй, мать.

Немного помолчал, добавил сумрачно:

– Все мы хороши, все немного сволочи.

Аня смотрела на происходящее спокойно, почти равнодушно, отрешённо смотрела, как посторонняя.

Простились. Улетели соколики-лебёдушки. Денёк ещё только и побыли. Оставляла погостить, а – некогда им. Занятые они люди. Нет никакой возможности остаться. Просто удивительно, что приехать сумели.

У Анечки, значит, что-то там подоспело, на работе, химия какая-то. Оно, конечно, понятно. Всякому делу – свой срок. Вон простая штука: квочку на яйца посадить, а когда вздумается – не посадишь. В своё время только. Опять же цыплятки – тоже к своему дню вылупляться начнут. Без присмотра нельзя. Так и у неё: подоспело – будь на месте. Хорошо хоть с похоронами не совпало – тогда бы как?

У Верочки своя забота: экзамены сдала, а теперь какой-то ещё один, самый главный, предстоит. Сколько проработала в сёстрах, а теперь вот врачом станет. Тоже удачно подгодило: те экзамены кончились, а этот ещё не начинался. В самый промежуток сумел Тимофей Несторович… Конечно, трудно ей будет с похорон – на экзамены, но она сможет. Характерная.

Васятка должен был с экспедицией лететь. И так на самом краю земли живёт, куда ещё дальше-то? Очень спешил на свой Север Вася – и повезло ему: улетел с каким-то специальным самолётом. Говорил, что ежли улетят там без него, потом не доберёшься. Куда в такую рань? Говорил же, что зима ещё вовсю лютует. Дождались бы тепла – и поезжай себе.

Думала, что Алёше спешить некуда. Ничего не сказывал, какие у него дела, но засобирался вместе со всеми. Вася-то и скажи:

– Оставляй, мать, старшего брата. Ему что спешить? Солдат спит – служба идёт.

Алёша глянул искоса:

– Мне бы ваши заботы. У меня – смотр. Майские праздники на носу, а я здесь прохлаждаться буду?

И то верно: в армии должно быть строго. Без командира – нельзя!

Улетели.

Аня, Вася. Алёша с Верой – после них, зато вместе, одним самолётом. Попутно им. Командир и врач. Теперь, считай, уж врач.

Может, так и должно: врачу сильная душа в помощники, а военному – доброта?

Баба Поля первый раз была в аэропорту. Целый день. Устала. От народа: больно много людей – так перед глазами и кружат. От шума: ревут самолёты – страсть! Трудно им, таким большим и тяжёлым, от земли-матушки оторваться. От ожидания и волнения измучилась.

Вернулась в дом. Пусто. Тихо. Одна. Что делать-то? Кому нужна теперь? Самой себе… Это как же так?

В гости приглашали – коль не едет насовсем. Какой с неё гость? Помеха одна. У них – дела.

Посидела у окошка, отдохнула, пошла в кухню – перекусила немного, не от голода, от нечего делать пожевала хлеба с луковицей. Тоска. Совсем лишняя, ненужная жизнь. Это раньше, в молодости, можно было чего-то ждать, надеяться, а теперь – чего дожидаться? Смерти? Надеяться, что похоронят как положено, когда подойдёт её черёд?

Ну, конечно, похоронят. Это так.

Походила по комнате. Куда ни повернётся – везде, кажется, Тимофей стоит. И – исчезнет. Ох, как плохо… «Марья-то сколь годов одна! – опять вспоминается ей. – Как можно?»

Баба Поля выходит на улицу, садится на лавочку, следит за людьми, проходящими мимо. Люди все незнакомые, торопливые; бегут не посмотрят, а кто взглянет – думается бабе Поле, – тому видится вся её никчёмность. Ненужная старуха, только свет застит.

Невмоготу сидеть на людях. Баба Поля идёт во двор. Из конуры вылазит пёс, опустив хвост, виновато и просительно смотрит ей в глаза.

– Есть хошь? Забыла я про тебя. Счас принесу.

Она заходит в дом, на кухне достаёт из супа кость с мясом, несёт собаке, вздыхает:

– На, Бобик. Ешь, помяни хозяина нашего, Тимофея Несторовича. Может, и нас когда-нибудь помянут…

Пёс ложится на землю, прикрывает кость лапой, слушает хозяйку – в незнакомых нотах её голоса нет запрета – начинает есть.

– Старые мы с тобой. Никому не нужные. Вот и будем жить вдвоём.

В дом идти не хочется, и баба Поля снова идёт за калитку. «Умру – плохо Бобику станет. Кому нужна такая старая собака? Будет скитаться по улицам, пока не пропадёт… Ладно, может, ещё не скоро». Она садится на лавочку и опять смотрит на людей. Можно было бы перейти улицу – там, во дворе большого дома, полно старух. Сидят себе на скамейке, на солнышке, перебирают новости, перемывают косточки своим домашним, жалуются на свои обиды, на болезни, бессонницу.